Letter 1613 and Letter 1765: Difference between pages

Tchaikovsky Research
(Difference between pages)
m (1 revision imported)
 
m (1 revision imported)
 
Line 1: Line 1:
{{letterhead
{{letterhead
|Date=14/26 October–16/28 October 1880
|Date=24 May/5 June 1881
|To=[[Nadezhda von Meck]]
|To=[[Modest Tchaikovsky]]
|Place=[[Kamenka]]
|Place=[[Kamenka]]
|Language=Russian
|Language=Russian
|Autograph=[[Klin]] (Russia): {{RUS-KLč}} (a{{sup|3}}, No. 682)
|Autograph=[[Klin]] (Russia): {{RUS-KLč}} (a{{sup|3}}, No. 1630)
|Publication={{bib|1901/24|Жизнь Петра Ильича Чайковского ; том 2}} (1901), p. 426–427 (abridged)<br/>{{bib|1935/56|П. И. Чайковский. Переписка с Н. Ф. фон-Мекк ; том 2}} (1935), p. 431–433<br/>{{bib|1965/80|П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений ; том IX}} (1965), p. 298–300
|Publication={{bib|1955/37|П. И. Чайковский. Письма к близким}} (1955), p. 270–271 (abridged)<br/>{{bib|1966/44|П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений ; том X}} (1966), p. 119–121<br/>{{bib|1981/81|Piotr Ilyich Tchaikovsky. Letters to his family. An autobiography}} (1981), p. 263–264 (English translation; abridged)
}}
}}
==Text==
==Text==
Line 11: Line 11:
|Language=Russian
|Language=Russian
|Translator=
|Translator=
|Original text={{right|''Каменка''<br/>14 окт[ября] 1880}}
|Original text={{right|''24 мая 1881<br/>''Каменка''}}
Сестре, слава Богу, гораздо лучше. Все ожили и сделались веселее. Но у меня на душе всё-таки кошки скребут. Завтра или послезавтра уезжает Алексей, и мне разлука с ним не легко дастся. Трудно лишиться (может быть, надолго) человека, с которым связывает десятилетнее сожительство. Мне и себя жаль, а главное, его жалко. Ему придётся перестрадать очень много, пока не свыкнется с новым положением. Чтобы заглушить своё грустное чувство, я усиленно работаю. Струнная серенада готова или почти готова. Переложу её для ф[орте]п[иано] в 4 руки и потом примусь за увертюру.
Милый Модичка! Имею возможность поговорить несколько по душе. Сегодня воскресенье, и так как вчера мне нездоровилось, то я решил сегодня ничего не делать. А дело моё в последнее время заключается в вознёс обиходом, в переложении древних напевов на хор, а именно всего, что поётся за всенощной. Я уже кое-что сделал, — но всё это ощупью. Я не знаю хорошенько ни истории церковного пения, ни службы, ни соотношения того, что в ''обиходе'' к тому, что поётся в церквах (напр[имер], Каменской), и т. д. Во всем этом царствует большой хаос. Многие хотят теперь совершенно преобразить церковное пение и, по возможности, возвратить его к первобытной чистоте и своеобразию. Увы! я убеждаюсь, что это невозможно. Европеизм вторгся в нашу церковь в прошлом веке в виде разных ''пошлостей'', как, напр[имер], доминант-аккорд и т. п., и столь глубоко пустил корни, что даже в глуши, в деревне, дьячки, учившиеся в городской симинарии, — поют нечто неизмеримо далеко ушедшее от подлинных напевов, записанных в нотном обиходе, н, напротив, очень близкое к тому, что поется в Казанском соборе в Петербурге. Возьмём даже основных восемь ''гласов''. Каждый дьячок знает их твёрдо выпевает соответствующий дню ''тропарь, богородичен, седален'' и т. д. такого-то гласа. Но эти новейшие ''гласы'' только изредка напоминают подлинные; а гармония, которая образуется между случайно собравшимся клиром (как, напр[имер], в Каменке), есть не что иное, как самое возмутительно пошлое отребье европейских музыкальных общих мест. Ввиду всего этого я считаю, что с моей стороны было бы чистейшим донкихотством, подобно Потулову, Одоевскому, создавать новые, основанные на духе старого, ''формы'' церковных напевов. Историю не переделаешь; точно так же невозможно воссоздать то пение, которое слушал Иоанн Грозный в Успенском соборе, как невозможно переделать современных прихожан этого собора во фраках, мундирах, шиньонах и немецких платьях, — в бояр, посадских опричников и т. д. и т. д.


Получил сегодня дорогое письмо Ваше со вложением портрета du trio de ''M[ada]me de Meck''. Влад[ислав] Альберт[ович] не удался, зато Данильченко очень похож. У ''Бюсси'' есть в лице и в руках какое-то неопределённое сходство с Ант[оном] Рубинштейном в молодости. Дай Бог, чтоб и судьба его была такая же счастливая, как у «''царя пианистов''». Вы спрашиваете, дорогой друг, можете ли отдать аранжировки Бюсси любому издателю? Должен ответить Вам отрицательно. Я отдал на весь балет право издательской собственности Юргенсону, и только он один имеет законное право печатать всякие аранжировки. Правда, что за неимением между Россией и западными государствами литературно-музыкальной конвенции ничто не мешает печатать за границей вещи, принадлежащие русским издателям, точно так же, как Юргенсон не церемонился печатать Мендельсона, Шумана и Шопена, на которых никаких драв не имеет. Но тогда аранжировка Бюсси не может быть продаваема в пределах России, и если Юргенсон не может мешать распространению их за границей, то он имеет законное право преследовать продажу всяких перепечаток его собственности в своём отечестве. Так, напр[имер], все мои сочинения (фортеп[ианные] и романсы, а также квартеты) перепечатаны в Лейпциге, и их можно в Германии достать без затруднения, — но Юргенсон строго следит за тем, чтобы они не переходили через русскую границу, л может подвергнуть судебному преследованию лиц, продающих заграничные перепечатки. Итак, милый друг, законного права отдавать аранжировку юргенсоновской собственности другим издателям за границей я не имею и, следовательно, не могу Вам передать его, — но, как объяснено выше, возможно нарушение его права вследствие отсутствия конвенции, и потому ни один заграничный издатель за известное вознаграждение не откажется напечатать Ваш заказ. Я, с своей стороны, попросил бы Вас, в случае если Вы захотите, чтобы аранжировки Бюсси были напечатаны, отдать их Юргенсону, который примет их с радостью и с величайшей готовностью.
К чему, впрочем, я всё это тебе пишу? Хотел сказать одно слово, а вышло нечто вроде ''avant propos'' к моему будущему сочинению: ''Всенощное бдение, положен[ное] на муз[ыку] П. Чайковским''.


Как я рад, что моя опера понравилась Вам! Мне в высшей степени приятно, что Вы не заметили в ней никаких «''руссизмов»'', а я боялся этого и очень старался быть в этой опере как можно более ''объективным''.
Я хочу не столько ''теоретически'', сколько ''чутьём'' артиста до некоторой только степени ''отрезвить'' церковную музыку от чрезмерного европеизма. Я буду эклектиком, т. е. чем-то средним между Бортнянским н Потуловым. Но всенощная будет гораздо менее европейская, чем моя обедня; ''впрочем'', это отчасти произойдёт оттого, что здесь (во всенощной) меньше случаев, когда можно увлечься и сочинять. Здесь я буду ''перелагателем с обихода'' более, чем свободно творящим художником.


До крайности радуюсь также всему, что Вы говорите о моих племянницах. Спешу сказать Вам в ответ на вопрос, кокетка ли Вера. Нет, нет, нет! Этим грешком немножко страдает старшая, Таня, т. е., по крайней мере, в том смысле, что ''очень'' ценит свою красивую наружность, всячески заботится о ней и дорожит внешним впечатлением, производимым ей. Этот недостаток однако ж в ней оттого не опасен и непротивен, что она сама его отлично сознает, и он наверное никогда не обратится у неё в болезненную слабость. Но что касается Веры, то это олицетворение простоты, скромности и самой милой застенчивости. Касательно цвета их волос и глаз, — то у обеих глаза голубые, а по волосам они блондинки, однако ж не самого светлого оттенка. Я же имею волоса почти совсем седые (я начал седеть очень рано) и глаза серые. Цвет лица у обеих племянниц бледный, при малейшем возбуждении обращающийся в яркий румянец на щеках, как это вообще бывает с девушками, страдающими малокровием.
Но довольно об этом. Перехожу к семейным делам.


Я просил Юргенсона не пускать в продажу мою оперу до представления её на театре. Я сделал это, дабы предотвратить всякие суждения о ней в печати — как хвалебные, так и бранные. Кто ещё знает, какова она будет на сцене? Преждевременные похвалы, в случае не сценичности, могут содействовать разочарованию, а несправедливая брань — породить предубеждение. И то и другое невыгодно для меня. За границей же прошу Вас, милый друг, распоряжаться ею совершенно свободно, и мне будет чрезвычайно приятно, если Ваш французик будет иметь «''Орлеанскую деву''».
Завтра ''Таня'' приезжает. Это очень жаль. Нет никакого сомнения, что теперь начнётся канитель чередования её болезней с Сашей. К чему она едет? - неизвестно. Лева очень её уговаривал остаться в Москве и потом ехать в Липецк с Гр[афиней] Капнист.


Погода у нас улучшается.
Последние дни всё было очень сносно. Саша все ещё бледна и желта, но бодра и очень напоминает прежнюю Сашу. Только иногда прорывается болезненная раздражительность. Каждый вечер у нас ''винт'', и вот тут-то её болезненность сказывается. За обедом вчера произошла между ей и Влад[имиром] Андр[еевичем] сцена. Нужно тебе сказать, что ''антиеврейское'' движение, как и следовало ожидать, совсем свело с ума его. Положительно, он сделался на время мономаном. Между прочим, его idée fixe, что всему виною студенты, и, усмотрев почему-то в ''Флегонте'' квинтэссенцию студенческого духа, он воспылал к нему бешеной ненавистью. И вот вчера по поводу неодобрительного замечания ''Флегонта'' о стоящих здесь теперь солдатах, очень грубо обошедшихся на днях с ''Юрием и Митей'', Вл[адимир] Андр[еевич] разразился ругательствами, направленными на Флегонта; Саша заступилась за последнего, как водится, ''слишком по-женски, слишком'' резко напала на бедного мономана, и произошла довольно противная сцена. Он выбежал из дому, что-то крича и жестикулируя. Мне понравилась Ната в этом случае; несмотря на свою собачью преданность Саше, она взяла сторону брата и прямо сказала Саше, что она напрасно его обидела. Тут со стороны Саши последовали невообразимо преувеличенные нападки на глупость, неустойчивость мнений Влад[имира] Андр[еевича], на ''вред, приносимый им'' (!!!) детям, и т. д. Мне всё это было очень неприятно и как-то жутко.
-------
{{right|''16-го окт[ября]''}}
Алексей мой сейчас уехал. Мне очень грустно!


Воспитанник Модеста, Коля, вот уж несколько дней постоянно нездоров. У него то, что было в прошлом году в начале зимы и что было причиной отправления его за границу, т. е. ежедневные головные боли, слабость, отсутствие аппетита. Как это ни грустно, — но зато для меня теперь ясно, что этот мальчик решительно не может переносить отсутствия солнца и что ему нужно будет провести зиму в Италии. Если скупость господина Конради не превозможёт его отцовских чувств, то я начинаю надеяться, что Модест с Колей проведут зиму в Неаполе. Это было бы отлично и для здоровья Коли и для Модеста, который любит Рим больше всего на свете, — и, наконец, для меня, ибо в этом случае и я бы поселился на зиму в Риме и только на несколько дней съездил бы в январе ради оперы в Петербург.
''Любовь Miss Eastwood'' к Степану перестала быть секретом. Она созналась в этом ''Саше'', выдавая своё чувство за материнское, дала ему 200 рублей на поездку в Крым для лечения, часто уединяется с Степаном, угощает его чаем, ходите выражением безмерного счастья на лице, не пропускает ни одной службы в церкви, учится русскому языку! ''Бедная'', она совсем втюрилась! Мы многое скрываем от Саши, щадя её, но, в сущности, поведение Miss Eastwood немножко скандально.


А покамест я остаюсь все при прежнем решении, т. е., побывавши в начале ноября в Москве, поеду за границу по направлению к Флоренции. Будьте так добры, милый и дорогой мой друг, напишите мне, сколько времени Вы ещё остаётесь во Флоренции? До половины декабря или дольше? Мне нужно это знать для моих путевых планов, ибо мне хочется проехать во Флоренцию каким-нибудь окольным путём, а между тем боюсь не застать Вас там.
Довольное тебя покамест, милый, дорогой Модичка! Целую тебя и Колю, но не сукина сына ''Германа''.
 
{{right|Твой П. Чайковский}}
Вчера Модест окончил вполне свою комедию или, лучше, драму и вечером читал её нам. Впечатление на всех она произвела очень сильное. Эта вещь, наверное, заставит говорить про себя.
Кланяйся милой Лизав[ете] Мих(айловн.е] и поцелуй у NN чудные ручки!!
 
Будьте здоровы, дорогой, добрый друг!
 
Дай Бог Вам всякого благополучия.
 
Беспредельно Вас любящий,
{{right|П. Чайковский}}


|Translated text=
|Translated text=
}}
}}

Latest revision as of 14:39, 12 July 2022

Date 24 May/5 June 1881
Addressed to Modest Tchaikovsky
Where written Kamenka
Language Russian
Autograph Location Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 1630)
Publication П. И. Чайковский. Письма к близким. Избранное (1955), p. 270–271 (abridged)
П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том X (1966), p. 119–121
Piotr Ilyich Tchaikovsky. Letters to his family. An autobiography (1981), p. 263–264 (English translation; abridged)

Text

Russian text
(original)
24 мая 1881
Каменка

Милый Модичка! Имею возможность поговорить несколько по душе. Сегодня воскресенье, и так как вчера мне нездоровилось, то я решил сегодня ничего не делать. А дело моё в последнее время заключается в вознёс обиходом, в переложении древних напевов на хор, а именно всего, что поётся за всенощной. Я уже кое-что сделал, — но всё это ощупью. Я не знаю хорошенько ни истории церковного пения, ни службы, ни соотношения того, что в обиходе к тому, что поётся в церквах (напр[имер], Каменской), и т. д. Во всем этом царствует большой хаос. Многие хотят теперь совершенно преобразить церковное пение и, по возможности, возвратить его к первобытной чистоте и своеобразию. Увы! я убеждаюсь, что это невозможно. Европеизм вторгся в нашу церковь в прошлом веке в виде разных пошлостей, как, напр[имер], доминант-аккорд и т. п., и столь глубоко пустил корни, что даже в глуши, в деревне, дьячки, учившиеся в городской симинарии, — поют нечто неизмеримо далеко ушедшее от подлинных напевов, записанных в нотном обиходе, н, напротив, очень близкое к тому, что поется в Казанском соборе в Петербурге. Возьмём даже основных восемь гласов. Каждый дьячок знает их твёрдо выпевает соответствующий дню тропарь, богородичен, седален и т. д. такого-то гласа. Но эти новейшие гласы только изредка напоминают подлинные; а гармония, которая образуется между случайно собравшимся клиром (как, напр[имер], в Каменке), есть не что иное, как самое возмутительно пошлое отребье европейских музыкальных общих мест. Ввиду всего этого я считаю, что с моей стороны было бы чистейшим донкихотством, подобно Потулову, Одоевскому, создавать новые, основанные на духе старого, формы церковных напевов. Историю не переделаешь; точно так же невозможно воссоздать то пение, которое слушал Иоанн Грозный в Успенском соборе, как невозможно переделать современных прихожан этого собора во фраках, мундирах, шиньонах и немецких платьях, — в бояр, посадских опричников и т. д. и т. д.

К чему, впрочем, я всё это тебе пишу? Хотел сказать одно слово, а вышло нечто вроде avant propos к моему будущему сочинению: Всенощное бдение, положен[ное] на муз[ыку] П. Чайковским.

Я хочу не столько теоретически, сколько чутьём артиста до некоторой только степени отрезвить церковную музыку от чрезмерного европеизма. Я буду эклектиком, т. е. чем-то средним между Бортнянским н Потуловым. Но всенощная будет гораздо менее европейская, чем моя обедня; впрочем, это отчасти произойдёт оттого, что здесь (во всенощной) меньше случаев, когда можно увлечься и сочинять. Здесь я буду перелагателем с обихода более, чем свободно творящим художником.

Но довольно об этом. Перехожу к семейным делам.

Завтра Таня приезжает. Это очень жаль. Нет никакого сомнения, что теперь начнётся канитель чередования её болезней с Сашей. К чему она едет? - неизвестно. Лева очень её уговаривал остаться в Москве и потом ехать в Липецк с Гр[афиней] Капнист.

Последние дни всё было очень сносно. Саша все ещё бледна и желта, но бодра и очень напоминает прежнюю Сашу. Только иногда прорывается болезненная раздражительность. Каждый вечер у нас винт, и вот тут-то её болезненность сказывается. За обедом вчера произошла между ей и Влад[имиром] Андр[еевичем] сцена. Нужно тебе сказать, что антиеврейское движение, как и следовало ожидать, совсем свело с ума его. Положительно, он сделался на время мономаном. Между прочим, его idée fixe, что всему виною студенты, и, усмотрев почему-то в Флегонте квинтэссенцию студенческого духа, он воспылал к нему бешеной ненавистью. И вот вчера по поводу неодобрительного замечания Флегонта о стоящих здесь теперь солдатах, очень грубо обошедшихся на днях с Юрием и Митей, Вл[адимир] Андр[еевич] разразился ругательствами, направленными на Флегонта; Саша заступилась за последнего, как водится, слишком по-женски, слишком резко напала на бедного мономана, и произошла довольно противная сцена. Он выбежал из дому, что-то крича и жестикулируя. Мне понравилась Ната в этом случае; несмотря на свою собачью преданность Саше, она взяла сторону брата и прямо сказала Саше, что она напрасно его обидела. Тут со стороны Саши последовали невообразимо преувеличенные нападки на глупость, неустойчивость мнений Влад[имира] Андр[еевича], на вред, приносимый им (!!!) детям, и т. д. Мне всё это было очень неприятно и как-то жутко.

Любовь Miss Eastwood к Степану перестала быть секретом. Она созналась в этом Саше, выдавая своё чувство за материнское, дала ему 200 рублей на поездку в Крым для лечения, часто уединяется с Степаном, угощает его чаем, ходите выражением безмерного счастья на лице, не пропускает ни одной службы в церкви, учится русскому языку! Бедная, она совсем втюрилась! Мы многое скрываем от Саши, щадя её, но, в сущности, поведение Miss Eastwood немножко скандально.

Довольное тебя покамест, милый, дорогой Модичка! Целую тебя и Колю, но не сукина сына Германа.

Твой П. Чайковский

Кланяйся милой Лизав[ете] Мих(айловн.е] и поцелуй у NN чудные ручки!!