Letter 3019
Date | 30 July/11 August 1886 |
---|---|
Addressed to | Yuliya Shpazhinskaya |
Where written | Maydanovo |
Language | Russian |
Autograph Location | Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 2066) |
Publication | П. И. Чайковский. С. И. Танеев. Письма (1951), p. 299–300 П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том XIII (1971), p. 422–424 |
Text
Russian text (original) |
30 июля 1886 г[ола] с[ело] Майданово Добрейшая, милая Юлия Петровна!
Прежде всего скажу Вам, что весьма неприятно удивлён известием, что Вы уже три недели лежите в постели. Что У Вас? Почему Вы не пишите, чем Вы больны? Меня очень беспокоят эти вопросы. Надеюсь, что получите Вы это письмо, когда лежание прекратится, и попрошу Вас в точности ответить мне на них. Я сравнил Вас с Агарью потому, что, хотя по своему положению Вы, конечно, Сара, — но испытываемые Вами страдания, как Ваши собственные, так и те, которые от окружающих Вас матери и детей отражаются на Вас, — напоминают Агарь с Измаилом в пустыне. Вы ожидаете от меня слова одобрения и утешения. Если сознание, что я с поразительной точностью и ясностью воображаю все, что Вы передумали и перечувствовали за последнее время, и что я проникнут к Вам бесконечною жалостью и самым горячим сочувствием, — может быть для Вас хоть тенью некоторого утешения, — то знайте, что оно так и есть. Но увы, — какое благо, какое улучшение можете Вы иметь от такого бесплодного сочувствия? Мне бы хотелось оказать Вам настоящую помощь, содействовать к действительному улучшению Ваших грустных обстоятельств — и тут-то я и чувствую себя бессильным. Что толку в том, что я буду изливать на ряде страниц все своё негодование против виновников Ваших горестей; какая польза от того, что буду призывать на их голову мщение и всяческие бедствия, или что умиляясь перед Вашим долготерпением и незлобивостью, буду в то же время письмен но казнить их за бессердечие, жестокость, бесчеловечность, оказанную по отношению к Вам? А Вы всё-таки обречены на жизнь в дальнем чуждом городе; на созерцание скучающей дочери, утомляющейся до изнеможения матери и остающегося без надлежащего отцовски-авторитетного призора сына. Хоте лось бы хоть благих советов Вам дать, как уменьшить обузу забот и страданий Ваших, — и не знаю, что посоветовать Вам. Вы поставлены в такое положение, когда могущественным средством облегчения в горестях служит религия. Но я не знаю, религиозны ли Вы? Очень, очень бы желал, чтобы да. Ещё чего желаю от всей глубины сочувствующей души, — это чтобы Вы поскорее поправились. Надеюсь, что это так и будет. В болезни все печальное и бедственное представляется в преувеличенном виде. Когда Вы станете поправляться, на помощь Вам придёт время, которое постепенно заживляет раны и, главное, принесёт свычку с новой обстановкой, что очень много значит. Безнадёжного в Вашем положении ничего нет. Могут явиться такие совершенно новые обстоятельства, которые радикально перевернут все настоящее положение вещей. Я возлагаю большие надежды на Ваш литературный талант, в который всё больше и больше верю. Когда возвратится пошатнувшееся здоровье и Вы серьёзно подумаете о писательстве, — это Вас отвлечёт от ежеминутного и постоянного чувствования боли в нанесённых Вам нравственных ранах. Лишь бы только поскорее Вы пережили острый кризис, в коем теперь находитесь! Когда он отойдёт в прошлое и установится известный новый строй жизни, — поверьте, Вам будет житься совсем не так дурно, как в эту минуту Вам кажется. Вы видите, что я никаких советов Вам не даю и в этом смысле никакой существенной помощи Вам не оказываю. Но зато я Вам высказываю искреннюю и твёрдую надежду на более счастливое будущее. Совет разве один только позволю себе дать: старайтесь вовсе не думать о тех, кто нанёс Вам так много зла! Чувствуя себя безжалостно уязвлённой, оскорблённой, обиженной, — не задавайте себе вопросов: зачем? за что? как? Стараться дать себе ответы на эти вопросы — это самое мучительное и вместе бесплодное препровождение времени. Пусть их! — не ведают, что творят. Впрочем, ещё один совет. Вы ни коим образом, не должны себя мучить мыслями, что Вы в тягость Ип[политу] Вас[ильевичу] или что Вы обязаны ему благодарностью за крохи, получаемые Вами. Только в болезни и могут являться подобные мысли. С точки зрения простого здравого смысла, он должен обеспечить полную безбедность Вашего существования. Вы должны быть требовательны в этом отношении. Ещё прежде чем перейти к себе, скажу Вам вещь, которая, надеюсь, не оскорбит Вашей деликатности, ибо Вы не можете сомневаться, что имеете во мне искреннего и преданного друга. Я прошу Вас, в случае надобности, в случае, если крох и окажутся недостаточными, обращаться ко мне. Я почувствую себя крайне счастливым, если сослужу Вам такую материальную службу. А я в самом деле начинаю думать, что И[пполит] В[асильевич], ушедши так далеко в своём увлечении и подчинении чуждому явлению, — может дойти даже до забывчивости о самых крайних, материальных нуждах Ваших. Про себя мне сказать нечего. Постоянно недомогаю и работа моя идёт так туго, как никогда. Расположение духа скверное. Нередко хандрю почти до отчаяния. Разумеется, серьёзного в этом ничего нет, и кажется даже, что именно ужасная, небывало-мерзкая погода так пагубно влияет на мои нервы. Ездил на 3 дня в Москву по делам Музыкального общества. Но Москва имеет теперь такой унылый, печальный вид, что поездка нисколько не рассеяла меня. Пишите мне, пожалуйста, о Вашем здоровье; это теперь самый главный вопрос. Всем Вашим шлю сердечные приветствия. А главное будьте здоровы, добрейшая, дорогая Юлия Петровна. Ваш, искренно Вам преданный, П. Чайковский |