Letter 780 and Letter 4368: Difference between pages

Tchaikovsky Research
(Difference between pages)
m (1 revision imported)
 
No edit summary
 
Line 1: Line 1:
{{letterhead  
{{letterhead
|Date=7/19 March 1878
|Date=15/27 April 1891
|To=[[Nadezhda von Meck]]  
|To=[[Anatoly Tchaikovsky]] and [[Praskovya Tchaikovskaya]]
|Place=[[Clarens]]  
|Place=[[New York]]
|Language=Russian  
|Language=Russian
|Autograph=[[Klin]] (Russia): {{RUS-KLč}} (a{{sup|3}}, No. 3136)  
|Autograph=[[Klin]] (Russia): {{RUS-KLč}} (a{{sup|3}}, No. 1422)
|Publication={{bib|1901/24|Жизнь Петра Ильича Чайковского ; том 2}} (1901), p. 128–131 (abridged)<br/>{{bib|1934/36|П. И. Чайковский. Переписка с Н. Ф. фон-Мекк ; том 1}} (1934), p. 243–246 <br/>{{bib|1962/102|П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений ; том VII}} (1962), p. 159–162<br/>{{bib|1993/66|To my best friend. Correspondence between Tchaikovsky and Nadezhda von Meck}} (1993), p. 205–208 (English translation; abridged)
|Publication={{bib|1978/54|П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений ; том XVI–А}} (1976), p. 98<br/>{{bib|1986/68|Tchaikovsky in America}} (1986), p. 55–56 (English translation)
}}
}}
==Text==
==Text and Translation==
{{Lettertext
{{Lettertext
|Language=Russian
|Language=Russian
|Translator=
|Translator=Brett Langston
|Original text={{right|''Clarens''<br/>19/7 марта}}
|Original text={{right|''Нью-Йорк''<br/>27/15 апр[еля 18]91}}
Мы продолжаем жить среди настоящей зимы. Сегодня опять целый день идёт снег. Тем не менее я нисколько не скучаю и благодаря работе и приятному обществу своему не замечаю, как время идёт. Соната и концерт очень занимают меня. В первый раз в жизни мне пришлось начать новую вещь, не кончивши предыдущей. До сих пор я всегда держался неуклонно правила никогда не приступать к новому труду, пока старый не кончен. На этот раз случилось так, что я не мог побороть в себе охоты набросать эскизы для концерта, а потом увлёкся и оставил в стороне сонату, к которой понемножку возвращаюсь однако же.
Голубчики мои Толя и Паня! Вчера приехал в Нью-Йорк. Плаванье была благополучное, но была и сильная буря. Ехал я под тяжёлым впечатлением и с страшной тоской в душе. Вёл подробный дневник, который послал Модесту с тем, чтобы он прочёл сам, дал прочесть всем, кто хочет из близких в Петербурге, а потом послал к вам. Несмотря на отвратительное состояние духа, я совершенно здоров. Теперь все мой помыслы устремлены к тому, как бы поскорее отделаться и уехать домой. К тому времени, когда эта письма дойдет до вас, я, вероятно, буду уже на пути в Россию. Встретила меня здесь очень почетно и радушно; сегодня уже во всех газетах сведения о моем прибытии и портрет. Оказывается, что я в Америке горазда более известен, чем в Европе. Я здесь важная птица.


Я с величайшим наслаждением прочитал уже обе книжки «Русской старины». Судя по тому, что я получил их разрезанными, думаю, что Вы их читали. Не правда ли, друг мой, что письма ''Серова'' полны интереса, а для меня тем более, так как эпоха, к которой относятся эти письма, мне очень памятна. Как раз в то время, когда ставилась «''Юдифь''», я познакомился с Серовым и присутствовал на многих репетициях этой оперы. Она приводила меня тогда в восторг, и Серов казался мне человеком гениальным. Впоследствии я очень разочаровался в нем и не только как в человеке, но и как в композиторе. Как человек он никогда не был мне симпатичным. Его мелочное самолюбие, его самообожание, проявлявшееся в формах, в высшей степени наивных, казались мне очень отталкивающими и непостижимыми в человеке, столь даровитом и столь умном. А умён он был замечательно, несмотря на всю мелочность самолюбия. Это, во всяком случае, была личность очень интересная. До 43 лет он не написал ''ничего''; пытался сочинять, увлекался собой, потом падал духом и чего-то выжидал. Наконец, после 25-летнего колебания он принялся за «''Юдифь''» и удивил всех. От него ожидали скучной, бездарной, с претензией на широкий стиль оперы: думали, что человек, до такого позднего возраста ни разу не заявивший себя композитором, — не может обладать талантом, — и ошиблись. 43-х летний новичок предстал перед публикой и перед музыкальным петербургским миром с оперой, во всех отношениях ''прекрасной'' и нигде не дававшей чувствовать, что она ''первое'' сочинение своего автора. Не знаю, друг мой, знакома ли Вам «''Юдифь''»? В этой опере бездна достоинств. Она необыкновенно тепло написана и местами достигает большой высоты и силы. Она имела порядочный успех в публике и огромный в музыкальных кружках, особенно между молодёжью. Серов, целую жизнь прозябавший в неизвестности и боровшийся с нуждою, — вдруг преобразился в героя дня, в кумира некоторых музыкальных кружков, в знаменитость. Этот неожиданный успех вскружил ему голову. Он уверовал в свою гениальность. Замечательна наивность, с которой он выхваляет себя в своих письмах, удивляется своему ''небывало оригинальному стилю'', красоте своих мелодий. Между тем, оказалось, что Серов хотя и даровитый человек, — но не первостепенный талант. Его вторая опера, «''Рогнеда''», уже не есть прочувствованное и выстраданное произведение. В ней он, видимо, гоняется за эффектами, впадает иногда в пошлость и банальность (песнь дурака) и посредством грубых материальных эффектов старается угодить райку. Это тем более странно, что в качестве ярого вагнериста он печатно поносил Мейербера за его эффектоманию и вульгарность стиля. «''Вражья сила''» ещё слабее. Таким образом, в результате Серов представляет небывалое и очень интересное явление в историй музыки. Композитор, дебютирующий в 43 года оперой очень высокого достоинства, сразу посредством её достигающий высокого положения в сфере музыки, потом тотчас же стремительно клонящийся к упадку, — это очень любопытное явление. Если же взять его многочисленные критические статьи и проследить, до какой степени его теория не согласовалась с его практикой, т. е. до чего он писал музыку в духе диаметрально Противоположном его критике, — то интерес ещё усугубляется. Я распространился о Серове потому, что по поводу прочитанных вчера писем его я сегодня целый день думаю о нем и вспоминаю его. Вспоминаю то высокомерие, с каким он ко мне относился, и как я желал тогда, чтобы он признал во мне способности. Вспоминаю, как этот талантливый, очень умный и универсально образованный человек имел слабость никого не признавать, кроме себя, как он завидовал успехам других, как он ненавидел всех, кто пользовался успехом и известностью в его искусстве, как он поддавался часто самым мелким эгоистическим побуждениям. С другой стороны, как хочется ему простить это ради всего, что он перестрадал до тех пор, пока ''успех'' не выручил его из нищеты, неизвестности, приниженного положения. И все это он переносил с мужеством и твёрдостью ради любви к искусству. Он мог бы по рождению, воспитанию и связям сделать блестящую карьеру на службе, но охота к музыке взяла верх. Как больно мне было читать в его письмах его жалобы на то, что в среде семейства он не только не встречал поддержку, одобрения, — но насмешки, недоверие, враждебность к его попыткам выйти из торной чиновничьей тропинки на тернистый путь русского, артиста. Господи! какая загадка человек! Есть над чем призадуматься.
Нью-Йорк очень красивый и очень оригинальный город. На главной улице одноэтажные домишки чередуются с домами в 9 этажей. Все уже зелено, и зелени много: эта радует взоры. Пока ещё ни у кого не был и, кроме встретивших меня 4 очень ласковых и учтивых господ и одной дамы, никого не видел. Вспоминаю, как в это же время 2 года тому назад я ехал из Марселя в Батум, и при этом плачу. Я вообще ужасный стал плакса. Впрочем, это все пустяки; потом буду вспоминать с удовольствием. Итак, из моего дневника вы узнаете подробности путешествия. А покамест обнимаю и целую крепко. Тату нежно целую. Кокодесу поклон и поцелуй.
{{right|П. Чайковский}}


Ещё одна странность в судьбе Серова, Он написал очень немного, т. е. всего три оперы, из них две посредственные, если не слабые, и одну ''очень хорошую''. Эта единственная хорошая опера до сих пор не ''напечатана'' вследствие сумасшествия его издателя ''Стелловского''.
|Translated text={{right|''[[New York]]''<br/>27/15 April 1891}}
My golubchiks [[Tolya]] and [[Panya]]! Yesterday I arrived in [[New York]]. The voyage was satisfactory, even though there was a fierce storm. I travelled with miserable apprehension and a terrible sadness in my soul. I kept a detailed diary, which I've sent to [[Modest]] <ref name="note1"/>, so that he can read it himself, and give to all the relatives in [[Petersburg]] who want to read it, and then send it to you. Despite my horrible mood, I'm completely healthy. Now all my thoughts are concentrated on how I might extricate myself as soon as possible and leave for home. By the time this letter reaches you I shall probably already be on my way to Russia. My reception here has been very respectful and welcoming; a portrait and details of my arrival are already in today's newspapers. It turns out that in American I am far better known than in Europe. Here I'm an important bird <ref name="note2"/>.


Я не знаю, как благодарить Вас, моя дорогая, за сборники стихотворений, присланные Вами. Особенно меня радует Толстой, которого я очень люблю, и, независимо от моего намерения воспользоваться некоторыми из его текстов для романсов, я буду рад перечитать многие из его больших вещей. В числе их я особенно интересуюсь «''Дон-Жуаном''», которого читал очень уже давно. Отмеченный, Вами отрывок из «''Дон-Жуана''» прелестен, и я, наверное, положу его на музыку. Вообще я был невыразимо рад прочесть все отмеченные Вами пьесы. Благодарю Вас.
[[New York]] is a very beautiful and very original city. On the main street single-storey cottages alternate with houses of 9 floors. Everything is already green, and there's so much greenery. Yet so far I have not seen anyone, besides the 4 very considerate and courteous gentleman and one lady who met me. I remember through tears how at this time 2 years ago I was travelling from [[Marseille]] to [[Batum]]. I really have become a terrible cry-baby. However, this is all nonsense; afterwards I'll reminisce with pleasure. Therefore, you will learn the details of my trip from my diary. And for the time being I kiss and hug you tightly. A gentle kiss for [[Tata]]. A bow and kiss to Kokodes <ref name="note3"/>.
 
{{right|P. Tchaikovsky}}
Я не ответил на один из Ваших вопросов в последнем письме. Вы спрашиваете насчёт музыкальных занятий Анатолия? Если не ошибаюсь, он уж больше не берет уроков у Дегтярева, — и хорошо делает. У него нет никаких способностей к музыке, и его скрипичная игра до крайности плоха. Но зато он не лишён вкуса, и голоса. У него очень симпатичный баритон, и поёт он довольно мило. На это у него музыкальности хватает, но скрипка такой инструмент, что нужно иметь положительные способности. Вообще замечательно, что я, прирождённый музыкант, кроме музыки ни на что негодный, родился в семействе, совершенно лишённом чутья к музыке. Оба мои младшие брата очень хорошо понимают музыку вследствие того, что они росли на моих руках и через меня познакомились и с музыкой и с музыкантами. Оба они любят музыку страстно. Модест, совершенно лишённый способности к ней, вместе с тем выработал в себе поразительно тонкое понимание. Он играет на фортепиано и готов играть целый день, — до того он любит музыку, — но играет всё-таки плохо, а Петь вовсе не может. Остальные члены моего семейства не любят музыки.  
}}
 
Говоря о немузыкальности моего семейства, не могу не умилиться при воспоминании о том, как мой отец отнёсся к моему бегству из министерства юстиции в консерваторию в Петербурге. Я счастливее ''Серова''. Хотя отцу было больно, что я не исполнил тех надежд, которые он возлагал на мою служебную карьеру, хотя он не мог не огорчаться, видя, что я добровольно бедствую ради того, чтобы сделаться музыкантом, — но никогда ни единым словом он не дал мне почувствовать, что недоволен мной; он только с тёплым участием осведомлялся о моих намерениях и планах и одобрял меня всячески. Много, много я обязан ему. Каково бы мне было, если бы судьба дала мне в отцы тиранического самодура, какими она наделила многих музыкантов и в том числе Серова?
 
Из Москвы до сих пор не имею никаких отзывов о симфонии, ни одного слова сочувствия и похвалы. Юргенсон пишет мне, что Рубинштейн будет играть мой концерт. Знаете ли Вы этот концерт? Если нет, то я очень, очень желал бы, чтоб Вы его слышали. Это одно из моих любимых детищ. Каким образом Рубинштейну вздумалось теперь играть этот концерт, который он прежде признавал неисполнимым? Не знаю, — но очень ему благодарен за это. Он его, наверное, отлично исполнит.


До свиданья, милый, добрый друг!
==Notes and References==
 
<references>
Безгранично любящий Вас,
<ref name="note1">Tchaikovsky is referring to [[Letter 4367]] to [[Modest Tchaikovsky]], written between 6/18 and 15/27 April 1891.</ref>
{{right|П. Чайковский}}
<ref name="note2">A colloquial Russian expression, with a similar meaning to "V.I.P." or "big-shot" in English.</ref>
 
<ref name="note3">"Kokodes" was the nickname of Nikolay Vladimirovich Peresleni (d. 1914), a nephew of the composer's brother-in-law [[Lev Davydov]].</ref>
|Translated text=
</references>
}}
{{DEFAULTSORT:Letter 0780}}

Revision as of 22:04, 15 March 2020

Date 15/27 April 1891
Addressed to Anatoly Tchaikovsky and Praskovya Tchaikovskaya
Where written New York
Language Russian
Autograph Location Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 1422)
Publication П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том XVI-А (1976), p. 98
Tchaikovsky in America. The composer's visit in 1891 (1986), p. 55–56 (English translation)

Text and Translation

Russian text
(original) 		English translation
By Brett Langston
Нью-Йорк
27/15 апр[еля 18]91

Голубчики мои Толя и Паня! Вчера приехал в Нью-Йорк. Плаванье была благополучное, но была и сильная буря. Ехал я под тяжёлым впечатлением и с страшной тоской в душе. Вёл подробный дневник, который послал Модесту с тем, чтобы он прочёл сам, дал прочесть всем, кто хочет из близких в Петербурге, а потом послал к вам. Несмотря на отвратительное состояние духа, я совершенно здоров. Теперь все мой помыслы устремлены к тому, как бы поскорее отделаться и уехать домой. К тому времени, когда эта письма дойдет до вас, я, вероятно, буду уже на пути в Россию. Встретила меня здесь очень почетно и радушно; сегодня уже во всех газетах сведения о моем прибытии и портрет. Оказывается, что я в Америке горазда более известен, чем в Европе. Я здесь важная птица.

Нью-Йорк очень красивый и очень оригинальный город. На главной улице одноэтажные домишки чередуются с домами в 9 этажей. Все уже зелено, и зелени много: эта радует взоры. Пока ещё ни у кого не был и, кроме встретивших меня 4 очень ласковых и учтивых господ и одной дамы, никого не видел. Вспоминаю, как в это же время 2 года тому назад я ехал из Марселя в Батум, и при этом плачу. Я вообще ужасный стал плакса. Впрочем, это все пустяки; потом буду вспоминать с удовольствием. Итак, из моего дневника вы узнаете подробности путешествия. А покамест обнимаю и целую крепко. Тату нежно целую. Кокодесу поклон и поцелуй.

П. Чайковский
New York
27/15 April 1891

My golubchiks Tolya and Panya! Yesterday I arrived in New York. The voyage was satisfactory, even though there was a fierce storm. I travelled with miserable apprehension and a terrible sadness in my soul. I kept a detailed diary, which I've sent to Modest [1], so that he can read it himself, and give to all the relatives in Petersburg who want to read it, and then send it to you. Despite my horrible mood, I'm completely healthy. Now all my thoughts are concentrated on how I might extricate myself as soon as possible and leave for home. By the time this letter reaches you I shall probably already be on my way to Russia. My reception here has been very respectful and welcoming; a portrait and details of my arrival are already in today's newspapers. It turns out that in American I am far better known than in Europe. Here I'm an important bird [2].

New York is a very beautiful and very original city. On the main street single-storey cottages alternate with houses of 9 floors. Everything is already green, and there's so much greenery. Yet so far I have not seen anyone, besides the 4 very considerate and courteous gentleman and one lady who met me. I remember through tears how at this time 2 years ago I was travelling from Marseille to Batum. I really have become a terrible cry-baby. However, this is all nonsense; afterwards I'll reminisce with pleasure. Therefore, you will learn the details of my trip from my diary. And for the time being I kiss and hug you tightly. A gentle kiss for Tata. A bow and kiss to Kokodes [3].

P. Tchaikovsky

Notes and References

  1. ↑ Tchaikovsky is referring to Letter 4367 to Modest Tchaikovsky, written between 6/18 and 15/27 April 1891.
  2. ↑ A colloquial Russian expression, with a similar meaning to "V.I.P." or "big-shot" in English.
  3. ↑ "Kokodes" was the nickname of Nikolay Vladimirovich Peresleni (d. 1914), a nephew of the composer's brother-in-law Lev Davydov.
Retrieved from ‘https://en.tchaikovsky-research.net/index.php?title=Letter_780&oldid=47841’