Letter 1742

Date	7/19 May 1881
Addressed to	Modest Tchaikovsky
Where written	Kamenka
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 1626)
Publication	П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том X (1966), p. 98–99 (abridged) П. И. Чайковский. Забытое и новое (1995), p. 126 (abridged)

Text and Translation

Russian text (original)

English translation By Brett Langston

Каменка 7 мая 1881 Вчера получил твою телеграмму из Москвы. Известие а быстром выздоровлении Саши было до такой степени неожиданно, и переход от грустных известий к сталь радостному так внезапен, что никому не верилось. Мы решили, что едет в четверг обозначает будущий четверг, 14-го, и теперь ждём подтверждения. Между тем утром сегодня я получил твоё письмо от 2-го мая и просто разозлился. Как можно было недоумевать о моем молчании? Ведь я лишь 29-го сюда приехал. Каким же образом 2-го мая могли вы ожидать от меня писем? Конради мне действительно писал, и я отвечал в тоне умеренном, на полном достоинства и пропитанном несимпатией к нему. От этого письма ему, наверное, не поздоровится. Особенно досталось ему за упрёки, которые он тебе делает по поводу комедии и за просьбу отклонить тебя от столь не вяжущегося с педагогическими занятиями (?) дела. Я думал, что наша переписка останется для тебя тайной, но раз что ты о ней знаешь, я тебе при случае покажу как его письмо, так и мой ответ. У нас всё благополучно, всё дети здоровы, и время проходит довольно незаметно и приятно. Только антиеврейское движение, произведшее в Каменке страшную панику между жидами, немножко беспокоит. Особенно было страшно после того, как в Смеле произошёл разгром. Лавки здесь два дня были закрыты. Евреи сидели кучами около своих домов и плакали, как на реках Вавилонских. Теперь выяснилось, что в народе до сих пор существовало убеждение, что быть жидов царь велел. Сегодня адресовали Ивана Савенку, проповедавшего избиение евреев. Уже если давыдовский кучер был глубоко убеждён в правоте дела избиения, то можно себе представить, как безгранично верили в это крестьяне. Я ничего не делаю; решительна не расположен что бы та ни была делать и немножко страдаю от этого. Всего страннее, что я решительно не нахожу времени заниматься, и не понимаю, как я умел находить его прежде? То нужно гулять, то писать письма, то ехать с детьми в лес, то давать Бобику или Тасе урок музыки, то идти в большой дом, где теперь необходимо часто бывать, дабы советоваться насчёт детей и вообще насчёт распоряжения временем, — и вот день прошёл. С Ник[олаем] Вас[ильевичем] был у меня политический спор, в коем я успел только один раз рот раскрыть, чтобы что-то возразить, и тотчас же на меня хлынул поток брани, за которую он потом прощения просил. Страшно тоскую по Алёше. Ежедневна плачу вечером: это обратилось у меня в привычку. Как ты думаешь, в которому часу Miss Eastwood заставляет меня ужинать: — в 6½?!! Я подчиняюсь, но в душе протестую. Целую крепко. П. Чайковский Целую крепко тебя и Количку. Р. S. Твоя предпоследняя телеграмма гласила следующее: Саша провела ночь без жару сегодня втреть. Мы тщетна ломали себе голову, что значит втреть? И только сегодня я начинаю догадываться, что, вероятно, это встает. Теперь, когда ты уже получил, вероятно, деньги, я тебе признаюсь Модичка, что мне в высшей степени тяжела была исполнить твою просьбу, и вот почему. В Москве перед выездам мне нужны были деньги, ибо от полученных в Петербурге 500 у меня не оставалось ничего. Когда я сказал Петру Ивановичу, что возьму у нега ещё денег, он в первый раз в жизни сделал гримасу и весьма сердито спросил, сколько. Я хотел взять триста, но струсил и сказал 200, и этих денег мне едва хватило, чтобы сделать разные московские расплаты и приехать сюда. Обстоятельство это заставило меня призадуматься, и теперь я с неудовольствием и сжиманием сердца думаю а Юргенсоне. Всё это пишу тебе никак не для того, чтобы тебя помучить, но от даю тебе отчёт в очень неприятном ощущении, испытанном мной, когда пришлось посылать телеграмму о твоих деньгах. Отчасти неудовольствие Петра Ивановича я объясняю себе тем, что он сердит на меня за отказ от директорства. Как бы то ни было, но я никогда не забуду отвратительной минуты, когда увидел на лице Юргенсона мысль: «однако ты слишком со мной бесцеремонен». Модя! Когда ты зовёшь меня в Гранкина, в какое время?

Kamenka 7 May 1881 Yesterday I received your telegram from Moscow. The news of Sasha's rapid recovery was so utterly unexpected, and the transition from sad to joyful news was so abrupt that no one believed it. We decided that going on Thursday means next Thursday, the 4th, and we're now awaiting confirmation. Meanwhile this morning I received your letter dated 2nd May and was simply furious. How can anyone be perplexed about my silence. After all, I only arrived here on the 29th. How on earth could you expect letters from me on 2nd May? Konradi actually wrote to me, and I answered in a moderate tone, full of dignity and imbued with a lack of sympathy towards him. This letter is bound to do him no good. In particular I gave it to him for the reproaches he makes of you regarding the comedy and for asking you to refrain from something so incompatible with your pedagogical studies (?). I thought that our correspondence would remain a secret from you, but since you know about it, when the occasion arises I'll show you both his letter and my reply. We are all fine, all the children are well, and the time passes quite unremarkably and pleasantly. Only the anti-Jewish movement, which has created a terrible panic amongst the Jews in Kamenka, is rather worrying. It was particularly frightening after the riots happened in Smela. The shops here were closed for two days. The Jews sat in groups outside their houses and cried, as at the rivers of Babylon. Now it came out that people still believed that this happened to the Jews under the Tsar's orders. Today they addressed Ivan Savenko, who preached the beating of Jews. If even the Davydovs' coachman was profoundly convinced of the justice of the beating, then you can imagine how boundlessly the peasants believed in it. I am doing nothing; I'm decidedly not in the mood to do anything, and suffering somewhat from this. The strangest thing is that I absolutely do not have the time to work, and I don't understand how I could find it before? I need to go for a walk, then write letters, then go to the woods with the children, then give Bobik or Tasya a music lesson, then go to the big house, where it's now necessary to visit frequently in order to consult regarding the children and about managing time in general — and then the day has passed. I had a political debate with Nikolay Vasilyevich, in which I only managed to open my mouth once to object to something, and immediately a stream of abuse poured out at me, for which he later asked for forgiveness. I miss Alyosha terribly. I cry every evening; this is now a habit for me. What time do you think that Miss Eastwood forces me to have dinner — 6.30?!! I comply, but my heart protests. I kiss you hard. P. Tchaikovsky I kiss you and Kolichka hard. P. S. Your penulitmate telegram said the following: Sasha spent the night without a fever to push today. We racked our brains in vain as to the meaning of to push? And only today am I starting to realise that this is probably to rise. Now that you've probably received the money by now, Modichka, I'll confess that it was extremely difficult for me to fulfil your request, and this is why. Before leaving Moscow, I needed money, because I had nothing left of the 500 I received in Petersburg. When I told Pyotr Ivanovich that I'd be borrowing more money off him, for the first time in his life he made a grimace and asked quite angrily how much. I wanted to borrow three hundred, but I lost my nerve and said 200, and this money was barely enough for me to make various payments in Moscow and come here. This circumstance gave me pause for thought, and now I think about Jurgenson with displeasure and a painful heart. I'm not writing all this in order to torment you in any way, but I am giving you an account of the very unpleasant feeling I experienced when I had to send a telegram about your money. I partly attribute Pyotr Ivanovich's displeasure towards myself by the fact that he's angry with me for refusing the directorship. Be that as it may, I shall never forget the horrible moment when I saw the thought on Jurgenson's face: "but you are too unceremonious with me". Modya! When will you be inviting me to Grankino, at what time?