Letter 1023

Date	15/27 December 1878
Addressed to	Modest Tchaikovsky
Where written	Florence
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 1521 ; a2, No. 29)
Publication	Жизнь Петра Ильича Чайковского, том 2 (1901), p. 241–246 (abridged) П. И. Чайковский. Письма к родным (1940), p. 482–485 П. И. Чайковский. Письма к близким. Избранное (1955), p. 190–193 П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том VII (1962), p. 541–543 Piotr Ilyich Tchaikovsky. Letters to his family. An autobiography (1981), p. 187–189 (English translation)
Notes	Includes Tchaikovsky's poem Lilies of the Valley (TH 384)

Text

Russian text (original)

Villa Bonciania 27/15 д[екабря] 1878 Милый Модя! Вчера во время гулянья, не знаю почему, я вспомнил, как мы весной все ездили в лес (Зрубанец) за ландышами. Оттого ли, что погода стоит отвратительная, оттого ли, что вообще я был вчера грустно настроен, — но вдруг мне захотелось воспеть ландыши в стихотворной форме. Целый день и все сегодняшнее утро я провозился над стихами и в результате получилась пиэса, которую при сем тебе посылаю отдельно. Я ужасно горжусь этим стихотворением. В первый раз в жизни мне удалось написать в самом деле недурные стихи, к тому же глубоко прочувствованные. Уверяю тебя, что хотя они мне достались с большим трудом, но я работал над ними с таким же удовольствием, как и над музыкой. Пожалуйста, дай сему моему творению самую широкую публичность; прочти его Лёле, Ларошу, у Давыдовых, Саше и Тане, Алине Ивановне, Жедринскому с Толей и т. д. Хочу, чтоб все удивлялись и восхищались. Я должен был уехать сегодня, но так как посылки нет, — то принуждён ещё прожить день, хотя это нимало не весело. Н[адежда] Ф[иларетовна] уехала, и сверх ожидания я испытываю большую тоску по ней и пустоту. Я со слезами на глазах прохожу мимо её пустынной виллы, и Viale dei Colli сделалась мрачна и скучна. Я так привык ежедневно иметь с ней общение, каждое утро смотреть на неё, проходящую мимо меня со всей своей свитой, и то, что вначале меня стесняло и конфузило, теперь составляет предмет самого искреннего сожаления. Но, господи, что это за удивительная, чудная женщина! Как трогательны были все её заботы обо мне, доходившие до мелочей, но, в общем сделавшие мою жизнь здесь в высшей степени приятной. Уж целый месяц я ежедневно жду сюиты. Много, много крови мне испортило это тщетное ожидание, и, по правде сказать, от подавляемого гнева на Акима, Юргенсона (Осипа), от ежечасного беспокойства об утрате этой очень драгоценной для меня рукописи у меня нервы совсем не в таком порядке, как бы следовало. Толя прислал мне очень неудовлетворительные объяснения задержки, — но, Боже мой, что мне до глупейших уверений Юргенсона, что в 2 недели он не успел послать! Не в объяснениях дело. Мне нужна эта рукопись. Почему и теперь её всё-таки нет? Как это объяснить? Я ужасно зол. Если завтра утром её не будет, я плюну и разорву все остальное. Во всяком случае завтра я еду в Париж. Впрочем, я соврал; что разорву. Я просто распоряжусь, что бы её прислали в Париж. Целую тебя крепко. Твой П. Чайковский Вели Коле мне написать, ради Бога. ЛАНДЫШИ Когда в конце весны в последний раз срываю Любимые цветы, — тоска мне давит грудь, И к будущему я молитвенно взываю: Хоть раз ещё хочу на ландыши взглянуть. Вот отцвели они. Стрелой промчалось лето, Короче стали дни, умолк пернатый хор, Скупее солнце нам даёт тепла и света, И разостлал уж лес свой лиственный ковёр. Потом, когда придёт пора зимы суровой И снежной пеленой оденутся леса, Уныло я брожу и жду с тоскою новой, Чтоб солнышком весны блеснули небеса. Не радует меня ни книга, ни беседа, Ни быстрый бег саней, ни бала шумный блеск, Ни Патти, ни театр, ни тонкости обеда, Ни тлеющих полен в камине тихий треск. Я жду весны. И вот волшебница явилась, Свой саван сбросил лес и нам готовит тень, И реки потекли, и роща огласилась, И наконец настал давно желанный день! Скорее в лес!.. Бегу знакомою тропою. Ужель сбылись мечты, осуществились сны?.. Вот он! Склонясь к земле, я трепетной рукою Срываю чудный дар волшебницы-весны. О ландыш, отчего так радуешь ты взоры? Другие есть цветы роскошней и пышней, И ярче краски в них, и веселей узоры, — Но прелести в них нет таинственной твоей. В чем тайна чар твоих? Что ты душе вещаешь? Чем манишь так к себе и сердце веселишь? Иль радостей былых ты призрак воскрешаешь, Или блаженство нам грядущее сулишь? Не знаю. Но меня твоё благоуханье, Как Винная струя, и греет и пьянит, Как музыка, оно стесняет мне дыханье И, как огонь любви, питает жар ланит. И счастлив я, пока цветёшь ты, ландыш скромный, От скуки зимних дней давно прошёл и след, И нет гнетущих дум, и сердце в неге томной Приветствует с тобой забвенье зол и бед. Но ты отцвёл. Опять чредой однообразной Дни тихо потекут, и прежнего сильней Томиться буду я тоскою неотвязной, Мучительной мечтой о счастье майских дней. И вот когда-нибудь весна опять разбудит И от оков воздвигнет мир живой. Но час пробьёт. Меня среди живых не будет, Я встречу, как и неё, черед свой роковой. Что ,будет там?.. Куда, в час смерти окрылённый, Мой дух, веленью вняв, беззвучно воспарит? Ответа нет! Молчи, мой ум неугомонный, Тебе не разгадать, чем вечность нас дарит. Но, как природа вся, мы жаждой жить влекомы, Зовём тебя и ждём, красавица весна! Нам радости земли так близки, так знакомы, Зияющая пасть могилы так темна! П. Чайковский P. S. Так как я не поэт, а только стихоплет, то, может быть, ошибаюсь, но мне кажется, что стихотворение никогда не может быть вполне искренно, вполне вылиться из души. Законы стихосложения, рифма (особенно рифма) обусловливают деланность. Поэтому я скажу, что музыка всё-таки бесконечно выше поэзии. Само собой разумеется, что и в музыке бывает то, что французы называют remplissage, но он менее чувствуется. При внимательном анализе во всяком стихотворении можно найти строки, существующие только для рифмы.