Letter 1222

Date	3/15 July 1879
Addressed to	Aleksandra Davydova
Where written	Nizy
Language	Russian
Autograph Location	Saint Petersburg (Russia): National Library of Russia (ф. 834, ед. хр. 17, л. 84–85)
Publication	П. И. Чайковский. Письма к родным (1940), p. 597–598 П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том VIII (1963), p. 277–278

Text and Translation

Russian text (original)

English translation By Brett Langston

Низы 3-го июля Все последние дни я жестоко хандрю. Меня обуяло такое нетерпимое желание ехать поскорей в Каменку, что все здесь стало мне отвратительно и противно и даже предстоящая поездка в Гранкино только пугает меня. Но, слава Богу, Толя, наконец, приезжает сегодня, и можно было бы завтра отправиться в путь, если бы не безалаберность моих братцев. Я просил Модеста письменно мне сообщить, как адресовать телеграмму о лошадях, а он дал мне свой телеграммный адрес по телеграфу же, на котором название имён и местностей так перепутали, что узнать нельзя. Послал сегодня телеграмму наудачу на ст[анцию] Алексеевку. Анатолий же напутал тем, что телеграфировал не из Петербурга, а с дороги. Между тем Модест велел мне о лошадях телеграфировать за три дня. Таким образом пришлось потерять лишний день или два. Придётся выехать отсюда не завтра, а послезавтра. Теперь обращусь к твоему пациенту. 1) Все твои предложения исполняются с величайшею точностью. Сегодня он выпьет уже 5 стаканов молока. Бульону не употребляет вовсе. 2) Состояние его теперь следующее. Слабость все то же, — но нет того угнетённого состояния, в котором находился прежде. Он несколько бодрее и веселее. 3) Аппетиту никакого, но молоко не противна. 4) Моча, выделяющаяся отдельна от стула, т. е. в горшок, не 'увеличилась в количестве и все того же красноватого цвета. Но очень трудно сказать что-нибудь утешительное по этому поводу. Дело в том, что он очень часто имеет стул — раз десять в день, причём выходит испражнение очень жидкое и водянистое, и при этом же выделяется моча, по его уверению, в довольно большом количестве. 5) Живот сделался мягче, и здешний фельдшер (которого зовут Куликовым!) видит в этом несомненный признак улучшения. Ноги в том же положении. Начал он лечение 29-го вечером или, правильнее, 30-го утром. Мне казалось, что 30, 31-го и 1-го числа он был бодрее, чем вчера и сегодня. Теперь у него голос стал какой-то странный, совсем особенный, и я заметил в нем сильное расположение плакать. Об чем бы не заговорили, он плачет, впрочем немножко. Я приписываю это крайнему истощению и поэтому посоветовал ему сегодня выпить чашку бульона. Вот тебе, голубушка моя, моё последнее донесение о больном. Теперь уже сам Кондратьев будет доносить об его состоянии, но, дабы не затруднять тебя перепиской, по возвращении моем в Каменку я буду посредником между тобой и больным. Может быть, один только раз (пока я буду в Гранкине) Кондратьев тебе напишет прямо, и если ты найдёшь нужным что-нибудь сказать, то ответь ему, пожалуйста (его зовут Никол[ай] Дмитр[иевич]). Вчера я ездил с M[ada]me Кондратьевой в Закладную. Это маленький хутор, принадлежащий брату Кондр[атьева]. Он стоит на высокой горе, среди волшебно чудной местности с таким дивным видом на все стороны, что хочется плакать от восторга. Я же, смотря на эти чудеса природы, злился, что Вы обречены жить в такой относительно неинтересной и лишённой прелести местности, как Каменка. Вообще же я теперь убедился, что мне не следует уезжать надолго из Каменки, т. е. от Вас. Только с Вами, да ещё иногда в совершенном одиночестве, где-нибудь за границей, я могу быть вполне счастлив. Обнимаю и целую Вас всех с величайшею нежностью. Около 10-го числа надеюсь увидеть Вас. Прощай, мой Ангел. Твой П. Чайковский

Nizy 3rd July For the last few days I have been severely depressed. I was gripped by such an unbearable desire to go to Kamenka as soon as possible that everything here became loathsome and horrible to me, and even the forthcoming journey to Grankino only frightens me. But, thank God, Tolya is finally arriving today, and we could have been on our way tomorrow, were it not for my brothers' remissness. I asked Modest to tell me in writing how to address a telegram about the horses, and he gave me his telegraphic address via a telegram, in which the names and localities were so muddled up that I couldn't learn anything. Today I sent a telegram on the off-chance to the Alekseyevka station. Anatoly blundered by telegraphing not from Petersburg, but on the way. Meanwhile, Modest instructed me to telegraph about the horses in three days. Therefore, I had to lose a day or two. We're now obliged to leave here not tomorrow, but the following day. Now I shall turn to your patient. 1) All your suggestions have been followed with the greatest precision. Today he will drink another 5 glasses of milk. He doesn't consume broth at all. 2) His condition now is as follows. He is just as weak, but he is no longer in the same depressed state as before. He is rather more lively and cheerful. 3) He has no appetite, but he does not object to milk. 4) The urine excreted separately from the stool, i.e. in the pot, has not increased in quantity and is still of the same reddish colour. But it is difficult to say anything comforting regarding this. The fact is that he has frequent bowel movements — ten times a day, and the stool comes out very thin and watery, while at the same time urine is released, according to him, in fairly large quantities. 5) His stomach has become softer, and the local physician (whose name is Kulikov!) views this as an undoubted sign of improvement. His legs are in the same condition. He began treatment on the evening of the 29th, or more accurately, the morning of the 30th. It seemed to me that on the 30th, 31st and 1st he was more cheerful than yesterday and today. Now his voice has become somewhat strange, altogether distinctive, and I notice he has a strong inclination to cry. No matter what is discussed, he cries, although only a little. I attribute this to extreme emaciation, and therefore advised him to drink a cup of broth today. This, my golubushka, is my final report to you about the patient. Now Kondratyev himself will be reporting on his condition, but in order not to bother you with correspondence, upon my return to Kamenka, I shall be an intermediary between you and the patient. Perhaps just on the odd occasion (while I am in Grankino), Kondratyev will write to you directly, and if you find it necessary to say something, then please, answer him (he is called Nikolay Dmitryevich). Yesterday I went with Mariya Kondratyeva to Zakladnaya. This is a small farmstead, owned by Kondratyev's brother. It stands on a high mountain, in the midst of a magically wonderful area with such a divine view on all sides that you want to cry from delight. Looking at these wonders of nature, I became angry that you are condemned to live in such a relatively uninteresting and charmless area as Kamenka. In general, I'm now convinced that I ought not to leave Kamenka, i.e. to be away from you, for too long. Only with you, and sometimes in complete solitude, somewhere abroad, can I be completely happy. I hug and kiss you all with the greatest tenderness. I hope to see you around the 10th. Farewell, my angel. Yours P. Tchaikovsky