Letter 1547

Date	22 July/3 August 1880
Addressed to	Lev Davydov
Where written	Simaki
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 171)
Publication	П. И. Чайковский. Письма к близким. Избранное (1955), p. 254–255 (abridged) П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том IX (1965), p. 211–213 Piotr Ilyich Tchaikovsky. Letters to his family. An autobiography (1981), p. 247–248 (English translation; abridged)

Text

Russian text (original)

Симаки. 22 июля Ну, Лёвушка, что за страхи я вчера испытал! Было три грозы — одна страшнее другой. Из них вторая была чем-то невиданным, и я не могу удержаться, чтоб не описать тебе её. В 6-ом часу я пил чай на балконе (к счастью, успев уже совершить 2-часовую прогулку, — ибо если б я не сделал бы этого раньше обыкновенного, то вовсе не пришлось бы гулять.) Небо было чисто, но откуда-то доносился непрерывный гул, как бы от поезда жел[езной] дор[оги]. Но так как здесь их никогда неслышно, — то я решительно не знал, чем объяснить это явление. Гул этот становился все сильнее и ближе. Вдруг с юга из-за горизонта начала с неимоверной быстротой ползти туча. Она шла прямо на нас и состояла из лохматого, чёрного с багрово-белесоватой каймой авангарда, за которым виднелась плотная, одноцветная серая масса. Авангард этот летел с неслыханной быстротой, гремя все сильнее и ужаснее. Замечательно то, что ни отдельных молний, ни отдельных ударов грома не было; но он весь трепетал и мерцал бесчисленным количеством молний и пря этом гремел грозно, страшно, но совершенно как дробь колоссального барабана. Это было положительно страшно, но я был, несмотря на весь охвативший меня ужас, прикован к окну, — до того зрелище было грандиозно, дико, чудовищно красиво. Как только авангард очутился над нашими головами и до нас дошла шедшая за ним сплошная серая масса, — поднялась ещё никогда не виденная мной буря с градом. Все застонало, завыло, задрожало. Деревья ложились на землю; в воздухе носились листья, ветви и целые сучья; по временам сквозь рёв Невероятного урагана доносился треск ломающихся сучьев и валящихся деревьев. В довершение моего ужаса, градом разбило стекло в столовой. У меня положительно душа в пятки ушла... Но все имеет конец. Буря понемногу затихла. Но часов в 9 с запада начала ползти новая туча. Через час опять налетела буря, опять забарабанил град и заблистали ослепительным светом молнии. Буря была не так сильна, но зато на сей раз молнии поминутно падали в землю и дом наш дрожал от треска. На меня нашёл тот панический страх, от которого когда-то я так страдал при всякой грозе и который теперь находит на меня очень редко. Было прятанье в подушки, приказания Алёше ни на секунду не отходить от меня и т. д. Наконец, к часу ночи все затихло, хотя я в отворенное окно ещё долго смотрел на мерцания дальних молний и прислушивался к отдалённому гулу... Однако письмо это я стал писать не ради описаний природы, а чтобы сказать, что после бесчисленных колебаний и мучений от нерешительности я лишь вчера пришёл к заключению, что мне нужно или возвратиться отсюда в Каменку, или уж ехать так ехать и к Кондратьеву, и к Жедринским, и к брату Коле, и к Моде. А так как у меня не хватит ни денег, ни времени, ни, главное, сил для такого объезда, то решился на первое. Т. е. я останусь здесь ещё несколько дней (мне и в Каменку хочется, и отсюда жаль уезжать, так, что уж я, дабы примирить эти два стремления, поживу ещё до 28 или 29) и отсюда к Вам. Приеду (без телеграммы), вероятно, 30-го утром; лошадей не присылай. Обнимаю тебя, Саню и всех, всех... П. Чайковский Толя едет к Жедринским, останется у них до 1-го августа, потом к Коле на несколько дней и потом в Каменку.