Letter 2103

Tchaikovsky Research
Date 10/22 September–13/25 September 1882
Addressed to Modest Tchaikovsky
Where written Kamenka
Language Russian
Autograph Location Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 1673)
Publication Жизнь Петра Ильича Чайковского, том 2 (1901), p. 550 (abridged)
П. И. Чайковский. Письма к близким. Избранное (1955), p. 285 (abridged)
П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том XI (1966), p. 211–213
Piotr Ilyich Tchaikovsky. Letters to his family. An autobiography (1981), p. 279 (English translation; abridged)

Text

Russian text
(original)
Каменка
10 сент[ября] 1882

Модя! Ты такой милый, так аккуратно мне пишешь, — а я тебе такие дрянные письма пишу. Часто мне хочется с тобой по душе побеседовать, — но я так Болезненно нетерпеливо работал, задал себе такую невероятно трудную задачу (написать недостающие 3 едва ли не главные сцены оперы и в То же время 6 пиэс для фортепиано, которые мне заказали оба брата Юр-генсона), — что едва-едва мог справляться с своей корреспонденцией. Теперь, слава Богу, я шесть пиэс уже сочинил, и только остаётся их переписать. Они мне нужны были ради денег. В результате у меня сильно расстроились нервы, до того, что одно время, я проводил мучительные ночи, — теперь, всё это проходит, — но зато сегодня у меня с утра столь хорошо тебе известное выражение неподвижности на лице, вследствие зубной боли, которая, слава Богу, утихла, и вот, переписавши первую пиэсу и таким образом заработав 100 р[ублей], я принялся писать тебе. Как я злился и волновался, читая твоё сегодняшнее письмо, где ты про разговоры с Брюлловыми пишешь! Будь я на твоём месте, я бы от волнения не мог бы слова выговорить и удивляюсь, как ты мог выдержать эту сцену и говорить как следует. Уверяю тебя, Модя, что никакая дипломатика не убережёт тебя от столкновений с этой дрянью, и, по-моему, тебе водном городе с ней жить нельзя. Право, не как эгоист, а с точки зрения твоего спокойствия, советую тебе подумать о дешёвом устройстве жизни за границей, или, в крайнем случае, в Москве.

Вот чувствую, что начинаю волноваться, ибо разом хочется сказать много 'вещей, и, боясь скверной ночи или, чего боже сохрани, возобновления зубной боли, останавливаюсь до завтра.


11 сент[ября]

До приезда Тани я был здесь совершенно доволен своей судьбой. Хоть и очень уставал, — но ничто постороннее моей работе меня не тревожило и не раздражало. Но как только Таня приехала, я бываю спокоен только когда сижу у себя и не вижу и не слышу её. А один момент был такой, что если бы у меня было хоть 180 р[ублей] в кармане, я бы уехал, потому что решительно не знал, как себя держать и как скрывать негодование и ужас. Однажды, возвращаясь из леса, я сидел в ландо рядом с ней, а напротив неё Блуменфельд. Под предлогом сырости (!!! дождя не было целый месяц), она положила на колени к себе и Блуменфельду толстый плед: под пледом же началась игра ногами, которую я не только осязал, но видел, и продолжалось это до самого дома, причём молчание изредка прерывалось замечаниями Тани о погоде или о местах, мимо коих мы проезжали. Мне непонятна наглость с которой они при мне это делали. Вероятно, она меня считает столь невинным, что и не боится. Два дня после этого, но особенно на другой день, когда по случаю дня рождения её были гости, я беспрестанно приходил в такое огорчение, негодование и ужас, что чуть с ума не сходил... Пасть до того, чтобы не смущаясь позволять себе вещи, которые только публичные женщины делают. С самого рождения я всегда жил исключительно среди женщин безупречно чистых, и оттого факт этот казался мне так чудовищен... С тех пор я с Блуменфельдом не сказал ни слова до самого его отъезда. Он заметил и, видимо, понимал, в чем дело. А если бы ты виде, как этот слепотствующий в своей отцовской любви Лева ухаживает за Блуменфельдом. как он всячески его здесь удерживает и ласкает: просто больно смотреть... В день отъезда Блум[енфельда] Таня объявила, что тоже уезжает на 10 дней в Киев лечиться (!!!) К счастию, что-то, а что именно, не знаю, — помешало ей привесить в исполнение этот дикий план. Мои отношения к Тане совершенно портят моё пребывание здесь, и, конечно, при первой возможности я уеду. Нет середины: или я злюсь на неё и раз-дражаюсь, или болезненно сожалею и её и родителей её, — но во всяком случае страдаю. Хотелось бы поскорей уехать по дальше, чтобы не только не видеть, но и не знать ничего. Чем всё это кончится, — просто волосы становятся дыбом.


13 сент[ября]

Думал ещё очень много тебе написать, — но ограничиваюсь только двумя листиками. Я лечу на всех парах к концу черновых эскизов оперы, и фортеп[ианные] пизеки подвигаются. Вчера торжественно праздновали в большом доме день рождения Ник[олая] Вас[ильевича]. Ему минуло 56 лет. Лева вчера уехал в Киев сдавать квартиру и продавать (если возможно) часть их прошлогодней обстановки: стоило тратить десятки тысяч для того, чтобы провести отвратительную зиму!.. Бедная Таня всё последние дни страдает непрекращающейся тошнотой. Теперь я уж не злюсь. а сожалею. Вот безотрадная, жалкая жизнь!..

Я отдаю все свои книги в переплёт и вообще привожу в порядок мою библиотеку. Поэтому убедительно прошу немедленно выслать 1-ый том Шекспира. Деньги твои и книги получены. Веруша довольно трудно перенесла роды, и несколько дней у неё был сильный жар. Теперь всё слава Богу. Целую крепко тебя и Николашу.

Твой, П. Чайковский

Отчего Гриша совсем не пишет отцу?