Letter 2307

Date	2/14 July 1883
Addressed to	Nikolay Hubert
Where written	Podushkino
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 108)
Publication	Прошлое русской музыки. Материалы и исследования ; том 1 (1920), p. 24–26 П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том XII (1970), p. 183–185

Text and Translation

Russian text (original)

English translation By Brett Langston

Подушкино 2 июля 1883 Дорогой Николай Альбертович! Оба Ваши письма получил разом. Я очень грущу и сожалею, что с Вами было поступлено так неделикатно, несправедливо, грубо; очень понимаю, что у Вас накопилось в сердце много горечи и что Вам нет удовольствия помышлять о Консерватории. Но Вы ещё слишком близки к совер[шив]шимся событиям, чтобы иметь вполне верный взгляд на Ваше будущее положение в Консерв[атории] в случае принятия профессуры. Мне, бывшему в стороне и притом питающему дружбу к Вам столько же, сколь и привязанности к нашей Консерватории, легче относиться ко всему этому, так сказать, объективно. И я смотрю на дело таким образом. Консерватория в Вас страшно нуждается; невозможно, чтобы во главе теоретических классов стоял такой мальчик, как Аренский. Вы единственный человек в России, соединяющий в себе и те специальные сведения, и ту общую образованность, и ту опытность, которые потребны для занятия должности преподавателя теории. Если есть в Дирекции люди, которые этого не понимают, то нужно им это разъяснить. Следовательно, они должны к Вам обратиться. Но Вам не было оказано должного уважения; ваше достоинство было оскорблено; к Вам отнеслись неблагодарно и грубо. Итак, необходимо, чтобы те, которые во всем этом виноваты, сознали бы свою вину и в той или другой форме удовлетворили бы справедливость. О подробностях, как это сделать, напишу к Вам, когда основательно переговорю с надлежащим, так сказать, начальством. Через 3 дни у Юргенсона соберутся Альбрехт, Кашкин, Зверев, я, — и будем обсуждать, как поступить и что делать. Засим я буду иметь совещание с Алексеевым. В своё время о всем извещу Вас. Быть может, я проживу здесь до 15 августа и дождусь Вашего возвращения, чтобы содействовать решению дела. А затем, если как следует Вам будет воздано должное и будут Вас просить принять профессуру, Вы, по-моему, не должны отказывать, хотя бы из самопожертвования ради общего дела. Вы спрашиваете: какими глазами вы посмотрите и на Вас посмотрят. Скажу Вам прямо, что на Вас все честные люди посмотрят с радостью и с любовью. Я не знаю никого в среде Консерваторского кружка, кто бы не сознавал, что Вы умный, честнейший и добрейший человек. Что касается до ваших врагов, то на них Вам следует плюнуть. Альбрехта я в их число, конечно, не ставлю. Я знаю, что он Вас всегда любил больше, чем кого-либо. Роль его во всем этом деле мне непонятна; думаю, что тут есть одно из тех роковых недоразумений, которые очень часто разрывают дружбу между двумя хорошими людьми. Я не считаю его способным делать гадости ради у довольствия их делать. Он, по своей претензии быть тонким Макиавелем, вероятно, тут что-то перехитрил. Впрочем, я с ним не видался ещё. Во всяком случае верьте, что все те, которых благорасположения и уважения к себе стоит желать, — умеют ценить Вас. В первое время Вам, конечно, будет несколько неловко и тяжело очутиться снова в среде, из которой Вы вышли по неприятности. Но перемелется — мука будет. Вы по природе своей человек, рождённый для кабинетной работы, и поверьте, что со временем, когда все уляжется, Вам приятно будет сознавать, что судьба сняла с плеч Ваших тяжёлую обузу административного деятеля. Кроме своих консерваторских часов, Вы, в качестве теоретика, не сталкивающегося в своей деятельности с другими областями преподавания (с теми, в коих живёт дух взаимного недоброжелательства, зависти и интриганства), будете совершенно свободный и самостоятельный человек. И когда история, вследствие которой Вы избавились от директорства, уйдёт в пучину прошедшего, Вы с тем большею снисходительностью отнесётесь к людям, провинившимся перед Вами, что, вероятно, и Вы, конечно, невольно в чем-нибудь да были виноваты. Полагаю, что Вы нехотя затронули чьи-нибудь амбиции, задели чью-нибудь щепетильность и т. д. Подобно Вам, я не разделяю людей на пошлецов и рыцарей и не могу допустить, чтобы в этом деле в с я вина была на той стороне. Менее всего Вам следует обращать внимание на неделикатность поступков Дирекции. Это люди неспособные понять, что все. Ваше директорство было подвигом, мученичеством ради дела и что если Вы ошибались, то уж, конечно, не потому чтобы гонялись за личными интересами и ставили их выше общих. Вам следует с философским равнодушием перенести их неведение. Повторяю ещё раз, что Вы необходимы для Консерватории и что во всяком случае не найдётся ни одного благомыслящего человека, который от всей души не желал бы, чтобы Вы вернулись на своё профессорское место. Я же этого желаю от всей души и сделаю все, что можно, дабы это устроилось. До свидания, голубчик. Александре Ивановне сердечный поклон. Ваш П. Чайковский

Podushkino 2 July 1883 Dear Nikolay Albertovich! I received both of your letters at once. I am most aggrieved and regret that you were treated so indelicately, unjustly, and rudely; I very much understand that you have accumulated so much bitterness in your heart, and that it give you no pleasure to think about the Conservatory. But you are still much too close to the events that have occurred to have an entirely correct view of your future position at the Conservatory, in the event you are taken on as a professor. For me, being a bystander and who, moreover, harbours as much friendship for you as affection for our Conservatory, it is easier for me treat all this, so to speak, objectively. And I look at it in the following way. The Conservatory needs you desperately; it is impossible for a boy such as Arensky to preside over theory classes. You are the sole person in Russia who combines that specialist information, that general education, and that experience which is required to occupy the position of lecturer of theory. If there are people in the Directorate who do not understand this, then this needs explaining to them. Therefore, they must approach you. But you were not shown due respect; your dignity was insulted; you were treated ungratefully and rudely. So, it is essential that those who are to blame for all this acknowledge they are at fault and satisfy justice on way or another. I shall write to you about the details of how to do this when I have thoroughly discussed this with, the proper authorities, so to speak. In 3 days, Albrecht, Kashkin Zverev and I will be gathering at Jurgenson's, and we shall be discussing how to act and what to do. Whereupon I shall have a meeting with Alekseyev. I shall inform you about everything in due time. Perhaps I shall stay here until 15 August and wait for your return in order to help resolve the matter. And then, if you are given your proper dues, and asked to accept a professorship, in my opinion, you should not refuse, even out of self-sacrifice for the sake of the common cause. You ask: with what eyes to look at them, and how they will look at you. I shall tell you frankly that all honest people will look at you with joy and with love. I do not know anyone in the Conservatory circle who does not recognise that you are an intelligent, most honourable and good fellow. As for your enemies, then you ought to spit on them. Of course, I do not include Albrecht in their ranks. I know that he has always loved you more than anyone. His role in the matter is unclear to me; I think there has been one of those fatal misunderstandings than so often fractures a friendship between two good people. I do not consider him capable of doing dirty tricks for the pleasure of it. In his pretension to be a minor Machiavelli, he was probably somewhat outwitted here. However, I have not seen him yet. In any case, be sure that all those who are worthy of well-wishing and self-respect have appreciation for you. In the first instance, it will be somewhat awkward and difficult for you to find yourself once more in an environment which you left due to unpleasantness. But that is all grist for the mill. You are by nature a fellow born for desk work, and be sure that in time, once everything settles down, you will have the pleasant knowledge that fate has lifted the burden of being an administrative figure from your shoulders. Beside your hours at the Conservatory, as a theorist who does not encounter in your activities other areas of teaching (those in which the spirit of mutual hostility, envy and intrigue reside), you will be a completely free and independent person. And when the story, which led to your ridding yourself of the directorship, fades into the abyss of the past, you will the treat the people who have wronged you with all the more leniency, since, of course, you were probably unwittingly somehow at fault yourself. I believe that you inadvertently touched upon someone's ambitions, offended someone's scruples, etc. Like you, I do not divide people into strangers and knights, and cannot assume that in this matter the fault was on the other side. The last thing you ought to do is pay attention to the indelicacy of the Directorate's actions. These people are incapable of understanding everything. Your directorship was a heroic feat, a martyrdom for the sake of the cause, and if you were in the wrong, then, of course, it was not because you were pursuing personal interests and putting them above the general ones. You ought to bear their ignorance with philosophical indifference. I repeat once more that you are essential to the Conservatory, and that in any case there is not a single right-minded person who would not wholeheartedly wish for you to return to your professorial position. I wish for this with all my soul, and will do everything I can to make this happen. Until we meet, golubchik. My heartfelt regards to Aleksandra Ivanovna. Yours P. Tchaikovsky