Letter 3005

Date	18/30 July 1886
Addressed to	Praskovya Tchaikovskaya
Where written	Maydanovo
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 3259)
Publication	П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том XIII (1971), p. 403–404

Text and Translation

Russian text (original)

English translation By Brett Langston

18 июля 1886 г[ода] с[ело] Майданово Спасибо тебе, голубушка Паничка, за письмо с подробностями о смерти Вериновского. Странное дело! До твоего письма я имел безумную надежду, что я не так прочёл в письме Степана, что это неправда, что милая бомба жив и здоров. Теперь я, с одной стороны, рад, что имею наконец верные сведения, а с другой, не могу тебе выразить, до чего мне его жаль, до чего трудно мне привыкнуть к мысли, что бомб а уж давно зарыт в земле. Целые дни я об этом всё думаю, и досаднеё всего то, что смерть его покрыла траурным флёром лучезарные мои воспоминания о Тифлисе. Теперь я переношусь туда мыслью с сжиманием сердца, со страхом и глубокой грустью. Я начинаю думать, что есть какие-нибудь причины, которые мешают мне быть здоровым летом на севере. Помнишь, как я часто прихварывал в Подушкине, как я все прошлое лето недомогал? Теперь ещё хуже. Вот уж около двух недель, что я даже вовсе работать не могу. Постоянное лихорадочное состояние, сосание под ложечкой, а то вдруг неистовая боль в боку, от которой я две ночи не только спать, но даже лежать не мог! Странное дело. В будущем году, если доживу, поеду в Боржом. Не правда ли? Сегодня мне, кажется, совсем хорошо, — но я далеко не уверен в этом и не поручусь, что к вечеру опять никуда не буду годиться. Кондратьевы всё на днях переезжают в Петербург. Н[иколай] Д[митриевич] уж давно ждёт с нетерпением дня отъезда. Что касается Мэри, то у ней какие-то боли и биения сердца, вследствие коих она решилась ехать лечиться в Петербург и хочет нанять дачу в Царском. В сущности, она просто скучает здесь. Их отъезд сообщает грустный характер этому лету. Ещё я не успел и сколько-нибудь насладиться летом, ибо здоровье мешало, — как уж начинают разъезжаться. Были у меня на днях гости: Кашкин, Юргенсон и Альбрехт. Так как мне нездоровилось, то я скорее тяготился ими, чем радовался. Ко мне набивается гостить Дима Переслени, но я имел мужество решительно уклониться от этого. Очень может быть, что я навещу Ник[олая] Ильич а в Уколове. Они очень зовут меня, и мне очень хочется видеть их в новой обстановке, с приемышем, от которого они оба, кажется, в совершенном восторге. Хочется мне также сделать путешествие на Иматру в Финляндию. Эмма всё спрашивает, получила ли ты её письмо, и ждет с нетерпением ответа. Не забудь написать мне, как зовут Гаккеля? кажется, Мих[аил] Павл[ович]? Модест часто пишет мне. Он скучает, — но много работает и комедию свою уже кончил. Обнимаю тебя горячо и целую твои ручки. Татусю нежно прижимаю к сердцу. Твой, П. Чайковский Новичиха мне смертельно надоела, и я начинаю мечтать о перемене места жительства.

18 July 1886 Maydanovo village Thank you, golubushka Panichka, for the detail with the details about Veronivsky's death. What a strange affair! Until your letter, I had an irrational hope that I'd read Stepan's letter incorrectly, that it wasn't true, that the dear Bomb was alive and well. Now, on the one hand, I am glad that I finally have reliable information, but on the other, I cannot express to you how sorry I am for him, how difficult it is for me to become used to the thought that the Bomb has already long been buried in the earth. I've been thinking about this all day long, and the most irritating thing is that his death has cast a mournful shadow over my radiant memories of Tiflis. Now I'm transported there in my thoughts with a pang of the heart, with fear and profound sadness. I'm starting to think that there are certain reasons which prevent me from being well in the northern summers. Remember how often I fell ill in Podushkino, how I was unwell all last summer? Now it's even worse. For around two weeks here now, I haven't even been able to work at all. I'm in constantly feverish state, with a gnawing in the pit of my stomach, and then suddenly a furious pain in my side, which for two nights not only prevented me from sleeping, but I couldn't even lie down! It's a funny thing. Next year, if I live long enough, I'll travel to Borzhom. Isn't that right? Today I seem to be feeling altogether well — but I'm far from sure of this, and there's no guarantee that by the evening I won't be fit for anything again. The Kondratyevs are moving to Petersburg in a few days. Nikoaly Dmitryevich has been impatiently awaiting the departure day for ages. As for Mary, she has some pain and palpitations of the heart, as a result of which she's decided to go to Petersburg for treatment, and wans to rent a dacha in Tsarskoye. In essence, she is simply bored here. Their departure lends a sad character to this summer. I hadn't yet managed to enjoy the summer to any degree, because my health prevented it — and now they're already starting to leave. I had guests the other day: Kashkin, Jurgenson and Albrecht. Since I was unwell, they were more of a burden to me than a joy. Dima Peresleni wanted to impose himself on me as a guest, but I had the courage to decisively evade him. It may very well be that I visit Nikolay Ilyich in Ukolovo. They are very keen to invite me, and I'm very keen to see them in a new environment, with their foster child, with whom they both seem to be absolutely delighted. I also want to make a trip to Imatra in Finland. Emma keeps asking whether you received her letter, and is eagerly awaiting an answer. Don't forget to write to me what Gakkel is called? I think it's Mikhail Pavlovich? Modest often writes to me. He is bored, but working a lot, and has already finished his comedy. I hug you warmly and kiss our hands. I press Tatyusa gently to my heart. Yours, P. Tchaikovsky I'm sick to death of Novichikha, and I'm starting to dream about changing my place of residence.