Letter 3019

Date	30 July/11 August 1886
Addressed to	Yuliya Shpazhinskaya
Where written	Maydanovo
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 2066)
Publication	П. И. Чайковский. С. И. Танеев. Письма (1951), p. 299–300 П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том XIII (1971), p. 422–424

Text

Russian text (original)

30 июля 1886 г[ола] с[ело] Майданово Добрейшая, милая Юлия Петровна! Прежде всего скажу Вам, что весьма неприятно удивлён известием, что Вы уже три недели лежите в постели. Что У Вас? Почему Вы не пишите, чем Вы больны? Меня очень беспокоят эти вопросы. Надеюсь, что получите Вы это письмо, когда лежание прекратится, и попрошу Вас в точности ответить мне на них. Я сравнил Вас с Агарью потому, что, хотя по своему положению Вы, конечно, Сара, — но испытываемые Вами страдания, как Ваши собственные, так и те, которые от окружающих Вас матери и детей отражаются на Вас, — напоминают Агарь с Измаилом в пустыне. Вы ожидаете от меня слова одобрения и утешения. Если сознание, что я с поразительной точностью и ясностью воображаю все, что Вы передумали и перечувствовали за последнее время, и что я проникнут к Вам бесконечною жалостью и самым горячим сочувствием, — может быть для Вас хоть тенью некоторого утешения, — то знайте, что оно так и есть. Но увы, — какое благо, какое улучшение можете Вы иметь от такого бесплодного сочувствия? Мне бы хотелось оказать Вам настоящую помощь, содействовать к действительному улучшению Ваших грустных обстоятельств — и тут-то я и чувствую себя бессильным. Что толку в том, что я буду изливать на ряде страниц все своё негодование против виновников Ваших горестей; какая польза от того, что буду призывать на их голову мщение и всяческие бедствия, или что умиляясь перед Вашим долготерпением и незлобивостью, буду в то же время письмен­ но казнить их за бессердечие, жестокость, бесчеловечность, оказанную по отношению к Вам? А Вы всё-таки обречены на жизнь в дальнем чуждом городе; на созерцание скучающей дочери, утомляющейся до изнеможения матери и остающегося без надлежащего отцовски-авторитетного призора сына. Хоте­ лось бы хоть благих советов Вам дать, как уменьшить обузу забот и страданий Ваших, — и не знаю, что посоветовать Вам. Вы поставлены в такое положение, когда могущественным средством облегчения в горестях служит религия. Но я не знаю, религиозны ли Вы? Очень, очень бы желал, чтобы да. Ещё чего желаю от всей глубины сочувствующей души, — это чтобы Вы поскорее поправились. Надеюсь, что это так и будет. В болезни все печальное и бедственное представляется в преувеличенном виде. Когда Вы станете поправляться, на помощь Вам придёт время, которое постепенно заживляет раны и, главное, принесёт свычку с новой обстановкой, что очень много значит. Безнадёжного в Вашем положении ничего нет. Могут явиться такие совершенно новые обстоятельства, которые радикально перевернут все настоящее положение вещей. Я возлагаю большие надежды на Ваш литературный талант, в который всё больше и больше верю. Когда возвратится пошатнувшееся здоровье и Вы серьёзно подумаете о писательстве, — это Вас отвлечёт от ежеминутного и постоянного чувствования боли в нанесённых Вам нравственных ранах. Лишь бы только поскорее Вы пережили острый кризис, в коем теперь находитесь! Когда он отойдёт в прошлое и установится известный новый строй жизни, — поверьте, Вам будет житься совсем не так дурно, как в эту минуту Вам кажется. Вы видите, что я никаких советов Вам не даю и в этом смысле никакой существенной помощи Вам не оказываю. Но зато я Вам высказываю искреннюю и твёрдую надежду на более счастливое будущее. Совет разве один только позволю себе дать: старайтесь вовсе не думать о тех, кто нанёс Вам так много зла! Чувствуя себя безжалостно уязвлённой, оскорблённой, обиженной, — не задавайте себе вопросов: зачем? за что? как? Стараться дать себе ответы на эти вопросы — это самое мучительное и вместе бесплодное препровождение времени. Пусть их! — не ведают, что творят. Впрочем, ещё один совет. Вы ни коим образом, не должны себя мучить мыслями, что Вы в тягость Ип[политу] Вас[ильевичу] или что Вы обязаны ему благодарностью за крохи, получаемые Вами. Только в болезни и могут являться подобные мысли. С точки зрения простого здравого смысла, он должен обеспечить полную безбедность Вашего существования. Вы должны быть требовательны в этом отношении. Ещё прежде чем перейти к себе, скажу Вам вещь, которая, надеюсь, не оскорбит Вашей деликатности, ибо Вы не можете сомневаться, что имеете во мне искреннего и преданного друга. Я прошу Вас, в случае надобности, в случае, если крох и окажутся недостаточными, обращаться ко мне. Я почувствую себя крайне счастливым, если сослужу Вам такую материальную службу. А я в самом деле начинаю думать, что И[пполит] В[асильевич], ушедши так далеко в своём увлечении и подчинении чуждому явлению, — может дойти даже до забывчивости о самых крайних, материальных нуждах Ваших. Про себя мне сказать нечего. Постоянно недомогаю и работа моя идёт так туго, как никогда. Расположение духа скверное. Нередко хандрю почти до отчаяния. Разумеется, серьёзного в этом ничего нет, и кажется даже, что именно ужасная, небывало-мерзкая погода так пагубно влияет на мои нервы. Ездил на 3 дня в Москву по делам Музыкального общества. Но Москва имеет теперь такой унылый, печальный вид, что поездка нисколько не рассеяла меня. Пишите мне, пожалуйста, о Вашем здоровье; это теперь самый главный вопрос. Всем Вашим шлю сердечные приветствия. А главное будьте здоровы, добрейшая, дорогая Юлия Петровна. Ваш, искренно Вам преданный, П. Чайковский