Letter 3019

Date	30 July/11 August 1886
Addressed to	Yuliya Shpazhinskaya
Where written	Maydanovo
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 2066)
Publication	П. И. Чайковский. С. И. Танеев. Письма (1951), p. 299–300 П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том XIII (1971), p. 422–424

Text and Translation

Russian text (original)

English translation By Brett Langston

30 июля 1886 г[ола] с[ело] Майданово Добрейшая, милая Юлия Петровна! Прежде всего скажу Вам, что весьма неприятно удивлён известием, что Вы уже три недели лежите в постели. Что У Вас? Почему Вы не пишите, чем Вы больны? Меня очень беспокоят эти вопросы. Надеюсь, что получите Вы это письмо, когда лежание прекратится, и попрошу Вас в точности ответить мне на них. Я сравнил Вас с Агарью потому, что, хотя по своему положению Вы, конечно, Сара, — но испытываемые Вами страдания, как Ваши собственные, так и те, которые от окружающих Вас матери и детей отражаются на Вас, — напоминают Агарь с Измаилом в пустыне. Вы ожидаете от меня слова одобрения и утешения. Если сознание, что я с поразительной точностью и ясностью воображаю все, что Вы передумали и перечувствовали за последнее время, и что я проникнут к Вам бесконечною жалостью и самым горячим сочувствием, — может быть для Вас хоть тенью некоторого утешения, — то знайте, что оно так и есть. Но увы, — какое благо, какое улучшение можете Вы иметь от такого бесплодного сочувствия? Мне бы хотелось оказать Вам настоящую помощь, содействовать к действительному улучшению Ваших грустных обстоятельств — и тут-то я и чувствую себя бессильным. Что толку в том, что я буду изливать на ряде страниц все своё негодование против виновников Ваших горестей; какая польза от того, что буду призывать на их голову мщение и всяческие бедствия, или что умиляясь перед Вашим долготерпением и незлобивостью, буду в то же время письмен­ но казнить их за бессердечие, жестокость, бесчеловечность, оказанную по отношению к Вам? А Вы всё-таки обречены на жизнь в дальнем чуждом городе; на созерцание скучающей дочери, утомляющейся до изнеможения матери и остающегося без надлежащего отцовски-авторитетного призора сына. Хоте­лось бы хоть благих советов Вам дать, как уменьшить обузу забот и страданий Ваших, — и не знаю, что посоветовать Вам. Вы поставлены в такое положение, когда могущественным средством облегчения в горестях служит религия. Но я не знаю, религиозны ли Вы? Очень, очень бы желал, чтобы да. Ещё чего желаю от всей глубины сочувствующей души, — это чтобы Вы поскорее поправились. Надеюсь, что это так и будет. В болезни все печальное и бедственное представляется в преувеличенном виде. Когда Вы станете поправляться, на помощь Вам придёт время, которое постепенно заживляет раны и, главное, принесёт свычку с новой обстановкой, что очень много значит. Безнадёжного в Вашем положении ничего нет. Могут явиться такие совершенно новые обстоятельства, которые радикально перевернут все настоящее положение вещей. Я возлагаю большие надежды на Ваш литературный талант, в который всё больше и больше верю. Когда возвратится пошатнувшееся здоровье и Вы серьёзно подумаете о писательстве, — это Вас отвлечёт от ежеминутного и постоянного чувствования боли в нанесённых Вам нравственных ранах. Лишь бы только поскорее Вы пережили острый кризис, в коем теперь находитесь! Когда он отойдёт в прошлое и установится известный новый строй жизни, — поверьте, Вам будет житься совсем не так дурно, как в эту минуту Вам кажется. Вы видите, что я никаких советов Вам не даю и в этом смысле никакой существенной помощи Вам не оказываю. Но зато я Вам высказываю искреннюю и твёрдую надежду на более счастливое будущее. Совет разве один только позволю себе дать: старайтесь вовсе не думать о тех, кто нанёс Вам так много зла! Чувствуя себя безжалостно уязвлённой, оскорблённой, обиженной, — не задавайте себе вопросов: зачем? за что? как? Стараться дать себе ответы на эти вопросы — это самое мучительное и вместе бесплодное препровождение времени. Пусть их! — не ведают, что творят. Впрочем, ещё один совет. Вы ни коим образом, не должны себя мучить мыслями, что Вы в тягость Ип[политу] Вас[ильевичу] или что Вы обязаны ему благодарностью за крохи, получаемые Вами. Только в болезни и могут являться подобные мысли. С точки зрения простого здравого смысла, он должен обеспечить полную безбедность Вашего существования. Вы должны быть требовательны в этом отношении. Ещё прежде чем перейти к себе, скажу Вам вещь, которая, надеюсь, не оскорбит Вашей деликатности, ибо Вы не можете сомневаться, что имеете во мне искреннего и преданного друга. Я прошу Вас, в случае надобности, в случае, если крох и окажутся недостаточными, обращаться ко мне. Я почувствую себя крайне счастливым, если сослужу Вам такую материальную службу. А я в самом деле начинаю думать, что И[пполит] В[асильевич], ушедши так далеко в своём увлечении и подчинении чуждому явлению, — может дойти даже до забывчивости о самых крайних, материальных нуждах Ваших. Про себя мне сказать нечего. Постоянно недомогаю и работа моя идёт так туго, как никогда. Расположение духа скверное. Нередко хандрю почти до отчаяния. Разумеется, серьёзного в этом ничего нет, и кажется даже, что именно ужасная, небывало-мерзкая погода так пагубно влияет на мои нервы. Ездил на 3 дня в Москву по делам Музыкального общества. Но Москва имеет теперь такой унылый, печальный вид, что поездка нисколько не рассеяла меня. Пишите мне, пожалуйста, о Вашем здоровье; это теперь самый главный вопрос. Всем Вашим шлю сердечные приветствия. А главное будьте здоровы, добрейшая, дорогая Юлия Петровна. Ваш, искренно Вам преданный, П. Чайковский

30 July 1886 Maydanovo village Most kind, dear Yuliya Petrovna! First of all, I shall tell you that I was most unpleasantly surprised by the news that you have been bed-ridden for three weeks. What is wrong with you? Why do you not write about your illness? I am very concerned about these questions. I hope that you will receive this letter when you have ceased to be bed-ridden, and I ask you to answer me precisely. I compared you to Hagar because, although in your position you are, of course, Sarah — the sufferings you experience, both your own and those vicariously from your mother and children around you, are reminiscent of Hagar and Ishmael in the desert. You are expecting words of approval and consolation from me. If the knowledge that I can imagine with astonishing precision and clarity everything that you have thought and felt recently, and that I am filled with infinite pity and the most ardent sympathy for you, can be even some shadow of consolation for you, then know that it is so. But, alas, what benefit, what improvement can you have from such futile sympathy? I should like to provide you with genuine assistance, to contribute to an actual improvement in your sad circumstances — and here I feel powerless. What is the point of my taking up several pages pouring out my indignation against the perpetrators of your sorrows; what is the use of summoning vengeance and all manner of disasters down onto their heads, or, while being moved by your patience and kind nature, at the same time condemning them in writing for the heartlessness, cruelty and inhumanity shown towards you? Yet you are still condemned to life in a distant, alien city; to contemplate a very miserable daughter, a mother worn out to the point of exhaustion, and a son left without the proper paternal and authoritative supervision. I would like at least to give you good advice on how to reduce the burden of your worries and sufferings — but I do not know what to advise you. You find yourself in a position where religion can be a powerful means of alleviating sorrows. But I do not know whether you are religious? I would very, very much like the answer to this to be yes. Another thing I wish from the depths of my sympathetic soul is that you recover quickly. I hope that this will be so. In the midst of illness, everything sad and disastrous appears in an exaggerated form. When you begin to recover, time shall come to your aid, which gradually heals wounds and, above all, will bring habituation to the new environment, which is very important. There is nothing hopeless in your situation. There may be completely new occurrences that will radically change your entire present circumstances. I place great hopes on your literary talent, in which I believe more and more. When your faltering health returns and you seriously think about writing, it will distract you from the constant and pervasive feelings of pain in the moral wounds inflicted upon you. If only you could quickly survive the acute crisis in which you now find yourself! When this becomes a thing of the past, and a particular new way of life becomes established, believe me that your life will be altogether not as bad as it seems to you at this moment. You see that I am not giving you any advice whatsoever, and in this sense I am not providing you with any substantial help. But I am expressing to you my sincere and firm hope for a happier future. I shall permit myself to give only one piece of advice: try not to think at all about those who have wronged you so much! When you feel mercilessly hurt, insulted and offended — do not ask yourself: why? what for? how? Trying to give yourself answers to these questions is the most painful and at the same time fruitless way to spend your time. Let them be! They do not know what they do. However, one further piece of advice. You should in no way torment yourself with thoughts that you are a burden to Ippolit Vasilyevich, or that you owe him gratitude for the crumbs that you receive. Such thoughts can only appear during illness. From the point of view of simple common sense, he ought to ensure the complete security of your existence. You should be demanding in this respect. Before turning to myself, I shall say something to you which, I hope, will not offend your sensibilities, for you cannot doubt that you have in me a sincere and devoted friend. I ask you, in case of need, in case the crumbs are insufficient, to come to me. I shall feel extremely happy if I render you such a material service. And I really am starting to think that Ippolit Vasilyevich, having gone so far in his infatuation and submission to an alien phenomenon, might even reach the point of forgetting you and your most vital, material needs. I have nothing to say about myself. I am constantly unwell, and my work is going as sluggishly as ever. My mood is horrid. I am often melancholic almost to the point of despair. Of course, there is nothing serious about this, and indeed, it even seems that it is the terrible, unprecedentedly foul weather that has such a detrimental effect on my nerves. I went to Moscow for 3 days on business for the Musical Society. But Moscow now has such a sad, pitiable appearance that the trip did not distract me in the least. Please, write to me about your health. This is the most important question now. I send my heartfelt greetings to you all. And above all, keep well, most kind, dear Yuliya Petrovna. Your sincerely devoted, P. Tchaikovsky