Letter 3300
Date | 26 July/7 August 1887 |
---|---|
Addressed to | Anna Merkling |
Where written | Aachen |
Language | Russian |
Autograph Location | unknown |
Publication | П. И. Чайковский. С. И. Танеев. Письма (1951), p. 231–232 П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том XIV (1974), p. 165–166 |
Notes | Manuscript copy in Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve |
Text
Based on a handwritten copy in the Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve at Klin, which may contain differences in formatting and content from Tchaikovsky's original letter.
Russian text (original) |
26 июля 1887 г[ода] Аахен, Aachen Голубушка Аня! Вероятно ты уже узнала от кого-нибудь, что я уже давно покинул Боржом и очутился в Ахене. Это произошло оттого, что бедный Н[иколай] Д[митриевич], попавший на чужбину в состоянии полумёртвого человека, неистово тосковал и страдал нравственно. Мне так было жаль его, что я телеграфировал ему, что готов приехать, если ему это приятно. Разумеется, ответ был такой, что «я своим приездом воскрешу его, что он будет считать дни и часы» и т. д., и т. д. Собрался и с сокрушением сердца уехал. Путешествие было очень долгое: около пяти суток на пароходе и три по железной дороге. Здесь я нахожусь уже скоро две недели. Я застал Н[иколая] Д[митриевича] в состоянии резкого улучшения. Горячие серные ванны произвели на него самое благодетельное и решительное действие, вода стала уменьшаться, явились силы и бодрость духа. К сожалению, теперь произошла задержка в виде целого ряда огромных флюктуаций (холодных нарывов), которые приходится резать и долго ждать заживление. Только когда раны заживут, можно будет снова начать ванны. В первый день по приезде моем доктор сказал мне, что Н[иколай] Д[митриевич] спасён и выздоровление несомненно. Теперь доктор что-то призадумывается, однако ж надежды не теряет. Ты бы ужаснулась худобе Н[иколая] Д[митриевича]. Уж, кажется, был страшно худ — но теперь это какая-то тень. И всё-таки сравнительно с тем, как я его видел в мае, у него в глазах больше жизни, голос нормальнее, минутами находит даже весёлость, сменяющаяся, впрочем, безнадёжным отчаяньем, слезами и т. д. Трудно сказать, чем все это кончится. По живём — увидим. Мне очень, очень тяжело было расстаться с Боржомом. Дорогой я страшно тосковал. Здесь приходится постоянно сидеть около Н[иколая] Д[митриевича], и хотя весёлого ничего нет, но сознание пользы, которую я приношу, мирит меня с пребыванием в скучном, безотрадном, несимпатичном Ахене. Радуюсь, что вы переехали и что Царское вам нравится. Радуюсь также, что на этот раз ты поступила как следует, т. е. не поцеремонилась со мной. Надеюсь, что и впредь будет так же. Голубушка Аня, мы скоро всё-таки увидимся, ибо приблизительно через месяц я уже буду или в Петербурге, или накануне прибытия в Петербург. Надеюсь, что Царское не помешает нам видеться часто. Будь здорова, душечка! Если напишешь, доставишь огромное удовольствие. Н[иколай] Д[митриевич] часто тебя вспоминает; он очень любит тебя и П[етра] Ив[ановича] и просил обоим Вам поклониться. Целую твои ручки, П[етру] И[вановичу], Люб[овь] Петр[овне] кланяюсь. П. Ч. Письмо твоё я получил только сегодня, оттого раньше и не писал. Ведь я не знал, как адресовать в Царское. |