Letter 3651

Tchaikovsky Research
Date 26 August/7 September 1888
Addressed to Grand Duke Konstantin Konstantinovich
Where written Kamenka
Language Russian
Autograph Location Saint Petersburg (Russia): Institute of Russian Literature of the Russian Academy of Sciences (Pushkin House), Manuscript Department (ф. 137, No. 78/11)
Publication Жизнь Петра Ильича Чайковского, том 3 (1902), p. 266–267 (abridged)
П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том XIV (1974), p. 513–515
К.Р. Избранная переписка (1999), p. 50-52

Text and Translation

Russian text
(original)
English translation
By Luis Sundkvist
Каменка. 26 авг[уста] 1888

Ваше Императорское Высочество!

Письмо Ваше, полученное в Клину уже после моего отъезда, лишь сегодня дошло до Каменки, и я поспешаю выразить Вам самую горячую благодарность за благосклонное внимание Ваше, в высшей степени для меня ценное. Напрасно Ваше Высочество считали себя в долгу передо мной. Я превосходно знаю, как у Вас мало было досуга этим летом, и, отославши к вам последнее письмо моё (где, кажется, с излишней самоуверенностью я толковал о предмете, в сущности мне мало знакомом), я вовсе не услаждал себя уверенностью, что Вы тотчас же обрадуете меня отзывом. Напротив, иногда мне приходило в голову, что своими письмами я слишком часто вызывал Ваше Высочество на ответ и таким образом злоупотреблял Вашей бесконечной снисходительностью и Вашим досугом.

Ваше Высочество совершенно верно заметили, что чередование различных стоп в немецком стихе колет ухо. То же самое испытываю и я, и объясняю это тем, что эвфонические законы немецкого языка иные, чем в русском, и поэтому русские наши уши несколько страдают там, где немец не замечает никакой шероховатости. Тем не менее с некоторых пор мне стала нравиться самая эта шероховатость и в то же время почему-то я вообразил, что наш русский стих слишком абсолютно придерживается равномерности в повторении ритмического мотива, что он слишком мягок, симметричен и однообразен. Весьма может статься, что это не что иное, как блазированность стареющего дилетанта. Так точно бывает с каким-нибудь гастрономом, который под конец своего чревоугоднического поприща охладевает к тонкой кухне и какая-нибудь солдатская похлёбка или галушки с салом нравятся ему больше майонеза, сальми и т[ому] под[обного]. Однако ж я всё-таки замечу, что мне хотелось бы, чтобы почаще случались такие отступления от обычных стихотворческих приёмов, на какие Вы изволите указывать у Фета. Ведь русский язык, как справедливо заметил Тургенев в одном из стихотворений в прозе, есть нечто бесконечно богатое, сильное и великое, и я далёк даже от уверенности, что, подобно немецкому, ему свойственен исключительно тонический стих. Мне, например, чрезвычайно нравятся силлабические стихи Кантемира:

   Тот лишь в сей жизни блажен, кто
      малым доволен,
   В тишине любит прожить
      от суетных волен
   Мыслей, что мучат других, и
      топчет надежду *... и т. д.

А размер древних русских песен и былин? А размер «Слова о полку Игореве»?

Разве не может статься того, что когда-нибудь у нас будут писать не только тоническим, не только силлабическим, но и древнерусским стихом?

Впрочем, боюсь надоесть Вашему Высочеству своей назойливой болтовнёй всё о том же.

Я не только сочувствую всему, что Вы говорите о Фете, но иду дальше Вас и считаю его поэтом безусловно гениальным, хотя есть в этой гениальности какая-то неполнота, неравновесие, причиняющее то странное явление, что Фет писал иногда совершенно слабые, непостижимо плохие вещи (большая часть их, кажется, не вошла в полные собрания) и рядом с ними такие пиэсы, от которых волоса дыбом становятся. Фет есть явление совершенно исключительное; нет никакой возможности сравнивать его с другими первоклассными нашими или иностранными поэтами, искать родства между ним и Пушкиным, или Лермонтовым, или Ал[ексеем] Толстым, или Тютчевым (тоже очень большая поэтическая величина). Скорее можно сказать, что Фет, в лучшие свои минуты, выходит из пределов, указанных поэзии, и смело делает шаг в нашу область **. Поэтому часто Фет напоминает мне Бетховена, но никогда Пушкина, Гёте, или Байрона, или Мюссе. Подобно Бетховену, ему дана власть затрагивать такие струны нашей души, которые недоступны художникам, хотя бы и сильным, но ограниченным пределами слова. Это не просто поэт, а скорее поэт-музыкант, как бы избегающий даже таких тем, которые легко поддаются выражению словом. От этого также его часто не понимают, а есть даже и такие господа, которые смеются над ним или находят, что стихотворение вроде:

Уноси моё сердце в звенящую даль и т. д.

есть бессмыслица. Для человека ограниченного и в особенности немузыкального, пожалуй, это и бессмыслица, — но ведь недаром же Фет, несмотря на свою для меня несомненную гениальность, вовсе не популярен, тогда как Некрасов с его ползающей по земле поэзией — идол огромного большинства читающей публики.

Глубоко радуюсь, что Ваше Высочество написали много новых стихотворений, и буду весьма рад и доволен, когда удастся познакомиться с ними. Надеюсь, что они вскоре будут напечатаны и что Ваше Высочество подарите мне один из экземпляров.

Симфонию свою я окончил, и в настоящее время она гравируется. Кроме того, я написал увертюру к трагедии «Гамлет», а в настоящее время занят инструментовкой увертюры Лароша. Этот старый Ваш знакомый — (сохранивший к Вашему Высочеству самую живейшую симпатию и самое приятное воспоминание о Ваших с ним занятиях) уже давно написал увертюру, которая кажется мне чрезвычайно оригинальной и талантливой. Но он так изленился, что несмотря на все мои просьбы и уговаривания, решительно отказался от мысли инструментовать увертюру. Тогда я взял инструментовку на себя и надеюсь, что в течение будущего зимнего сезона Ваше Высочество услышит её.

Всепокорнейше прошу Ваше Высочество предать Великой княгине выражение моего глубочайшего почтения и принять уверение в моей почтительнейшей преданности.

Покорнейший слуга Ваш,

П. Чайковский


* Кажется, я далеко не точно привёл эту цитату
** Т. е. музыку.

Kamenka. 26 August 1888

Your Imperial Highness!

Your letter, which was received in Klin after I had already left, has only today reached Kamenka, and I hasten to convey to you my most fervent gratitude for your benevolent attention, which is extremely valuable for me. Your Highness was wrong to consider that you were in my debt. I know perfectly well how little spare time you have had this summer, and when I sent you my last letter (in which I think I talked with excessive self-confidence about a subject with which I am in fact but little familiar) [1], I did not by any means revel in the certainty that you would at once gladden me by a response. On the contrary, it sometimes crossed my mind that with my letters I was prompting Your Highness far too often to reply and thereby abusing your endless generosity and your spare time.

Your Highness has observed quite rightly that the succession of different feet in German verse grates upon the ear. I have the same feeling, and I put this down to the fact that the laws of euphony in the German language are different from those in Russia, and that this is why our Russian ears suffer somewhat in passages where a German would not notice any roughness. Nevertheless, this very roughness has for some time begun to appeal to me, and at the same time I have been imagining for some reason that our Russian verse adheres far too rigidly to a uniform repetition of the rhythmic motif, that it is far too soft, symmetrical, and monotonous. It may very well be that this is simply the blasé attitude of an ageing dilettante. Exactly the same thing can be observed in a gourmand who towards the end of his gluttonous career becomes indifferent to refined dishes, so that some soldier's broth or dumplings with lard appeal to him more than mayonnaise, ragout, and suchlike delicacies. Still, I must observe that I wish we could more often see such deviations from the standard prosodic patterns as you have pleased to indicate in Fet's poetry. After all, the Russian language, as Turgenev rightly observed in one of his poems in prose, is something infinitely rich, strong, and great [2], and I am far from being convinced that, as with German, only the tonic system of verse is intrinsic to it. For example, I very much like the following syllabic verses by Kantemir:

   He alone is in this life blissful who
     with little is content,
   Who likes to live in peace and quiet,
     away from the vain rippling
   Of thoughts that torment others and<
     crush hopes * ... etc [3].

And what about the metre of Russian folksongs and byliny [epic songs]? Or the metre of "The Lay of Igor's Campaign"?[4]

Is it not possible that some day our poets will write not just in tonic verses, not just in syllabic ones, but also in the Old Russian metre?

However, I am afraid of boring Your Highness with my persistent chatter about one and the same topic.

Not only do I sympathize with everything that you say about Fet [5], but in fact I go even further than you and consider him unreservedly to be a poet of genius, although in this genius of his there is a certain incompleteness and imbalance, giving rise to the strange phenomenon that Fet has sometimes written quite poor, incomprehensibly awful things (the greater part of these, though, have not been included in his complete works) and alongside these such poems which make one's hair stand on end. Fet is a quite exceptional phenomenon; it is simply impossible to compare him with other first-rate poets (be they ours or foreign ones), to find affinities between him and Pushkin, or Lermontov, or Aleksey Tolstoy, or Tyutchev (who is also a very eminent poet). Rather, one might say that Fet, in his best moments, goes beyond the limits imposed by poetry and strides boldly into our province **. That is why Fet often reminds me of Beethoven, but never of Pushkin, Goethe or Byron or Musset. Like Beethoven, he is endowed with the power to touch those chords of our soul which are otherwise unattainable for those poets who, no matter how good they may be, are confined to the limits of speech. He isn't just a poet, but, rather, a poet-musician, who even seems, as it were, to avoid such subjects which are most susceptible of verbal expression. That is also why people often do not understand him, and there are even such gentlemen who laugh at him or who consider that a poem like

Take My Heart Away into the Ringing Distance, etc [6]

is utter nonsense. For a narrow-minded person, especially one who is unmusical, that may indeed be nonsense, but after all it is not for nothing that Fet, in spite of his genius (which for me is beyond doubt), is not at all popular, whereas Nekrasov [7], with his poetry that crawls along the ground, is the idol of the overwhelming majority of the reading public.

I am profoundly glad that Your Highness has written many new poems, and I will be very happy and satisfied when I am able to acquaint myself with them. I hope that they will soon be published, and that Your Highness will present me with one of the copies.

I have completed my symphony, and it is currently being engraved. Moreover, I have written an overture to the tragedy "Hamlet", and at present I am occupied with the orchestration of an overture by Laroche. This old acquaintance of yours (who has retained the keenest sympathy for Your Highness and the most agreeable recollection of your studies with him) [8] wrote an overture long ago which I consider to be extremely original and talented. But he has become so lazy that, all my requests and exhortations notwithstanding, he categorically turned down any suggestion of orchestrating the overture. So I then took the orchestration upon myself, and I hope that in the course of the coming winter season Your Highness will be able to hear it.

I most humbly request Your Highness to convey to the Grand Duchess [9] a manifestation of my deepest respect and to accept this assurance of my most reverential devotion.

Your most humble servant,

P. Tchaikovsky


* I think that my quotation may be far from accurate.
** i.e. music.

Notes and References

  1. See Letter 3589 to Grand Duke Konstantin Konstantinovich, 11/23 June 1888, in which Tchaikovsky had discussed various aspects of Russian prosody — a topic on which he and the Grand Duke had already exchanged a number of letters that year — and argued that Russian poets ought to strive for greater metrical variety like their German counterparts. Konstantin had replied to that letter on 17/29 August, apologizing for the long delay which was caused by his numerous official duties as a company commander with the Izmailovsky Regiment of the Imperial Guard and as a member of the Tsar's suite. The Grand Duke's letter has been published in К.Р. Избранная переписка (1999), p. 49-50.
  2. Tchaikovsky is referring to the famous poem-in-prose The Russian Language (Русский язык; 1882) by Ivan Turgenev. The brief poem reads: "During days of doubts, days of sad musings about the destinies of my native land, you alone are my stay and support, o great, mighty, truthful, and free Russian language! Were it not for you, how could I not fall into despair in view of everything that is taking place at home? But it is impossible to believe that such a language was not given to a great people!".
  3. Tchaikovsky is quoting from the first stanza of Satire VI. "Of true bliss" (Сатира VI. "О истинном блаженстве"; 1738) by the Russian diplomat and satirical writer Prince Antiokh Dmitriyevich Kantemir (1708-1744) — note by L. K. Khitrovo in К.Р. Избранная переписка (1999), p. 53.
  4. A famous 12th century Old Russian epic poem which tells of the ill-fated campaign of Prince Igor of Putivl against the Polovtsy in 1185. The poem's text was discovered in 1795 and would later inspire Aleksandr Borodin's opera Prince Igor.
  5. In his letter to Tchaikovsky on 17/29 August 1888 Grand Duke Konstantin Konstantinovich had written: "Having mentioned Fet, I cannot fail to share with you the impressions which he makes upon me. At the present moment there is not one poet who captivates me to such an extent as Fet does. I have been reading him all throughout the summer, and I think that it is under this influence that I have been writing myself. Now, there is true poetry for you — pure, beautiful, and elusive poetry. He has the gift of expressing what no one else would not only never be able to express, but indeed to come up with. Do you know the three volumes of his Evening Lights (Вечерние огни)? These are the summit of perfection, and in our times no one can come up to him".
  6. The opening line of Afanasy Fet's poem To a Songstress (Певице; 1857) which Tchaikovsky had set to music fifteen years earlier as Take My Heart Away (Уноси моё сердце): No. 1 of the Two Songs (1873).
  7. Nikolay Nekrasov (1821–1878), Russia's foremost "civic poet" in the nineteenth century who often addressed social injustices in his poems.
  8. Grand Duke Konstantin Konstantinovich started having music lessons at the age of five (i.e. from 1863). Herman Laroche, who, like Tchaikovsky, was at the time a student at the Saint Petersburg Conservatory, was engaged as his first teacher in music theory. Konstantin later had piano lessons with the well-known pianist Rudolf Kündinger (1832-1913), who had taught Tchaikovsky in the 1850s (see Letter 2854 to Félix Mackar, 14/26 January 1886, and also Tchaikovsky's Autobiography of 1889) and who would become a professor at the Saint Petersburg Conservatory in 1879. One of the Grand Duke's sons, Gavryl, would later recall Kündinger's visits to the Marble Palace where Konstantin lived with his family: "At home Father would sometimes sit down at the piano: he played excellently and had enjoyed a splendid musical education. He was taught by Rudolf Vasilyevich Kyundinger [= Kündinger], whom Father called 'Rudi'. The latter would come once a week, and Father would play under his supervision in the 'Gothic' room, after which Rudi would always stay on to have lunch. Father had a wondrous touch, and he played Chopin's Preludes particularly well, and I very much liked to listen to him and watch his beautiful fingers as they ran over the keys..." (Grand Duke Gavryl Konstantinovich, В Мраморном дворце. Из хроники семьи (Saint Petersburg / Düsseldorf, 1993), p. 10. Note by L. K. Khitrovo in К.Р. Избранная переписка (1999), p. 53.
  9. Grand Duchess Yelizaveta Mavrikievna (née Princess Elisabeth of Saxe-Altenburg; 1865-1927) was the wife of Grand Duke Konstantin Konstantinovich and a niece of his mother, Grand Duchess Aleksandra Iosifovna — note by L. K. Khitrovo in К.Р. Избранная переписка (1999), p. 39.