Letter 622
| Date | 20 October/1 November 1877 |
|---|---|
| Addressed to | Nadezhda von Meck |
| Where written | Clarens |
| Language | Russian |
| Autograph Location | Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 3079) |
| Publication | Жизнь Петра Ильича Чайковского, том 2 (1901), p. 35–36 (abridged) П. И. Чайковский. Переписка с Н. Ф. фон-Мекк, том 1 (1934), p. 53–54 П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том VI (1961), p. 191–192 To my best friend. Correspondence between Tchaikovsky and Nadezhda von Meck (1876-1878) (1993), p. 49–50 (English translation) П. И. Чайковский — Н.Ф. фон Мекк. Переписка в 4-х томах, 1876-1890, том 1 (2007), p. 69-70 |
Text and Translation
| Russian text (original) |
English translation By Alexander Poznansky |
Suisse, Clarens. Pension Richelieu Сегодня мне прислали из Москвы несколько писем, пришедших туда в моё отсутствие. В том числе получил я и Ваше венецианское письмо, дорогая Надежда Филаретовна! Как я ни привык полагаться безгранично на Вашу дружбу, как ни твёрдо я верю в Вас как в какое-то орудие провидения, спасающее меня в столь бедственную эпоху моей жизни, но каждое Ваше письмо всегда превосходит все, чего можно ожидать от самого великодушного, доброго, безгранично снисходительного к ошибкам других человека. Хоть бы единый упрёк Вы мне сделали за все мои безумства! Вы все понимаете и прощаете! Надежда Филаретовна! Вы предлагаете мне материальные средства для отдыха. Я предупредил уже Ваше предложение в прошедшем письме моем, которое Вы теперь, вероятно, получили. В этом письме я просил Вас помочь мне ещё раз, — как это ни тяжело, — потому что, чем Вы добрее, щедрее и снисходительнее, тем более совестно обращаться к Вам. Сегодняшнее письмо Ваше облегчило мою душу. Вы в самом деле являетесь в нем моим провидением. Если б Вы знали, как много, много Вы для меня делаете! Я стоял на краю пропасти. Если я не упал в неё, то не скрою от Вас, что это только потому, что я на Вас надеялся. Вашей дружбе я буду обязан своим спасением. Чем я отплачу Вам! О, как бы желал я, чтоб когда-нибудь я был Вам нужен. Чего бы я ни сделал, чтоб выразить Вам мою благодарность и любовь! Я здесь останусь до тех пор, пока получу, благодаря Вам, возможность уехать в Италию, куда меня тянет неудержимо. Здесь очень хорошо, очень покойно, — но несколько мрачно. Первые дни я не мог наглядеться на горы, которыми окружён со всех сторон. Теперь эти горы начинают пугать и давить меня. Ужасно хочется простора. Дня три тому назад пошли дожди, небо стало безнадёжно серо, и солнце прячется с утра до вечера. Вы пишете, что свободы не достанешь ничем, никакими средствами. Да! полной свободы, конечно, не достанешь. Но зато и та ограниченная свобода, которой я теперь пользуюсь, есть для меня верх наслаждения. По крайней мере, я могу теперь работать. Без работы жизнь для меня не имеет смысла. А работать, имея рядом с собой человека, столь близкого по внешности и столь чуждого по внутренним отношениям, — было невозможно. Я прошёл через ужасное испытание и считаю чудом, что вышел из него с душой не убитой, а только глубоко уязвлённой. Моя сестра, столь же умная, сколько и добрая, пишет мне, что съездила в Одессу, отыскала мою бедную жену и взяла её к себе в деревню. Сестра обещала мне устроить наши будущие отношения с женой. Что весьма облегчит её труд, это то, что жена моя обладает непостижимо спокойным нравом. Она, которая угрозой лишить себя жизни заставила меня придти к ней, перенесла моё бегство, разлуку со мной, известие о моей болезни с таким равнодушием, — которое я положительно не могу себе объяснить. О! до какой степени я был слеп и безумен! Добрый, дорогой, лучший друг мой. Благодарю Вас! Ваш, П. Чайковский |
Suisse, Clarens. Pension Richelieu Today several letters sent to me in Moscow after I had already left were forwarded to me. Among these I also received your Venetian letter, dear Nadezhda Filaretovna. However accustomed I may be to relying boundlessly on your friendship, however firmly I may believe in you as some instrument of Providence coming to my rescue at so troubled a time in my life, still your every letter surpasses everything that might be expected from the most magnanimous, kindest person, infinitely tolerant of the mistakes of others. Would that you made me but a single reproach for all my follies! You understand and forgive everything! Nadezhda Filaretovna, you offer me the material means for a rest. In my last letter, which you have by now, I anticipated your offer; I asked your help once more. How hard it is! The more generous and kind you are, the more shameful is a further appeal to you. Your letter today eased my soul. Truly, in this letter you appear before me as my Providence. If only you knew how much, how ever so much you are doing for me! I stood on the edge of an abyss. If I did not fall into it, I shall not hide from you that this is only because I trusted in you. To your friendship I shall owe my salvation. How shall I repay you? Oh, how I wish that I could some day be useful to you! What would I not do to convey to you my gratitude and love! I shall stay here until I receive from you the means to go to Italy, which attracts me strongly. It is very agreeable here, very quiet, but a little depressing. The first days I could not see enough of the mountains that surround me. Now those same mountains begin to frighten and oppress me. I long for space. Some three days ago it started to rain, the sky is hopelessly grey, the sun hidden from morning to evening. You write that one cannot buy freedom at a price. In truth, entire freedom cannot be bought. Yet the limited freedom I have now is for me a supreme delight. At last I can work. Without work, life has no meaning for me. And to work with a person near me outwardly so close, inwardly so far removed, was impossible. I went through a terrible ordeal, and think it a miracle that I emerged with my spirit not destroyed, only deeply wounded. My sister, as clever as she is kind, writes that she went to Odessa, found my poor wife and took her to the country. My sister has promised to talk with my wife about our future relationship, and here my wife's wonderfully placid disposition will come in very handy. She who, by threats of suicide, forced me to come to her, endured my flight, our separation and the news of my illness with an indifference simply incomprehensible to me. Oh, how blind and foolish I was! My kind, dear, best friend. I thank you! Yours, P. Tchaikovsky |
