Letter 666

Date	1/13 December 1877
Addressed to	Anatoly Tchaikovsky
Where written	Vienna
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 1116)
Publication	П. И. Чайковский. Письма к родным (1940), p. 317–318 П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том VI (1961), p. 268–269 (abridged)

Text and Translation

Russian text (original)

English translation By Brett Langston

Вена 13/1 дек[абря] 1877 Толя! Проводивши тебя, мы пошли с Котеком пешком домой. Он так был грустен, говорил таким больным голосом, что мне сделалось совестно оставить его на целый день одного, и я решился провести ещё сутки в Вене, тем более, что и Алёша очень хотел остаться здесь один денёк. Что это был за ужасный день! Когда мы пришли домой и твоя комната оказалась пуста, то сердце у меня болезненно сжалось, и это сжимание шло crescendo до вечера. Мы целый день просидели дома. Расставшись с Котиком и очутившись один, я впал в состояние совершенно безумной тоски, которая была тем более ужасна, что я наверно знал, что и ты тосковал обо мне. Возвратившись домой в самом отвратительном состоянии, я был встречен Алёшей и тотчас же, как и следовало ожидать, подвергся сильному истерическому припадку. Я целый день боролся с слезами и очень желал остаться победителем, но тут, увидя опустелые комнаты и сознавши всю великость утраты, которую я сделал с твоим отъездом, я потерял силу владеть собой. Если б ты видел то нежное участие, которое мне выказал Алёша, то ты бы может быть более оценил его. После того, как мне стало легче, Алёша потащил меня гулять. Потом мы ужинали, причём я ничего не ел, но зато выпил 4 кружки пива и, возвратившись домой часов в 12, тотчас же лёг спать. Спал я довольно хорошо. Пробуждение было очень грустное. Теперь я уже выпил кофе, все уложено, и часа через 2 мы едем. Я очень сожалею, что не уговорился телеграфировать тебе в Волочиск, а тебе не велел телеграфировать мне из Волочиска. Несколько строчек от тебя могли бы очень успокоить меня. Толя! Последнее время я выказал себя ужасным эгоистом и относительно Котека и относительно тебя. Мне очень стыдно за свои низкие чувства. Я искренно и мучительно раскаиваюсь в том, что выражал тебе страх насчёт денежных обстоятельств Котека. Вчера я старался вести себя так, чтобы у него не осталось и тени тягостного чувства денежной зависимости от меня. Милое и доброе существо этот Котик! Что касается тебя, то прости меня за эгоистическое чувство, которое я выразил тебе вчера, прося тебя избавить меня от всяких сообщений касательно А[нтонины] И[вановны]. Это было отвратительно. Я сваливаю с себя все тягостные последствия своего безумия, возлагаю это иго на тебя и вдобавок ещё требую, чтоб ты даже ничего не сообщал мне. Прости меня, милый, дорогой, голубчик! Я должен ещё раз повторить тебе то, что сказал накануне отъезда. Ты можешь быть совершенно покоен относительно меня. Ты меня оставил совершенно здоровым. Я, наверное, буду несколько времени тосковать о тебе ужасно, но мало-помалу привыкну и, когда погружусь в симфонию, успокоюсь. Толя! Мне бы хотелось словами выразить тебе, как я тебя люблю, но нет слов. Это бездонная пропасть любви. Если мои эгоистические выходки оставили в тебе неприятное воспоминание, то разгони их, ибо припадок эгоизма прошёл. Я достаточно наказан всем тем, что испытал вчера, испытываю сегодня и ещё буду несколько времени испытывать. Я написал вчера письмо к Конради. Поцелуй от меня нежно Сашу, Леву и всех детей. Вчера вечером была минута, когда я чуть было не решился ехать в Россию сейчас же: до того ужасно мне казалось остаться здесь без тебя. Прощай, моя радость, мой милый. Твой, П. Чайковский Мне ужасна мысль, что я пишу не при тебе, а тебе. Я долго не привыкну к этому. Nessun dolor maggiore che ricordarsi del tempo felice nella miseria! Это относится к воспоминанию о Clarens.

Vienna 13/1 December 1877 Tolya! After seeing you off, Kotek and I walked home. He was so sad, spoke in such a sickly voice, that I felt ashamed to leave him alone for the whole day, and I decided to spend another night in Vienna, the more so since Alyosha was also very keen to stay here for one more day. What an awful day this was! When we came home to your empty room, my heart sank painfully, and this sinking went on crescendo until the evening. We spent the whole day at home. Having parted ways with Kotek, and finding myself alone, I fell into a state of utterly frantic despondency, which was all the more awful because I surely knew that you were also missing me. Returning home in the most wretched state, I was met by Alyosha and immediately, as ought to have been expected, suffered a severe fit of hysterics. I'd fought back the tears all day, and very much wanted to remain victorious, but then, seeing the empty room and realising the extent of the loss occasioned by your departure, I lost the strength to control myself. If you had seen the tender concern that Alyosha showed me, then you might have appreciated him more. After things eased for me, Alyosha dragged me out for a walk. Then we had supper, where I had nothing to eat, but drank 4 tankards of beer instead, and, returning home at 12, I went straight to bed. I slept quite well. On waking, I was very sad. Now I've already drunk coffee, everything is packed, and we're leaving in 2 hours. I'm very sorry that I didn't arrange to telegraph you in Volochinsk, and didn't tell you to telegraph me from there. A few lines from you could have done a great deal to calm me. Tolya! Recently I've shown myself to be awfully selfish both in relation to Kotek and in relation to you. I am very ashamed of my base feelings. I painfully and sincerely regret expressing my fears to you regarding Kotek's financial circumstances. Yesterday I tried to behave in such a way that he wouldn't be left with even a hint that I felt his financial dependence was a burden to me. What a sweet and kind creature this Kotik is! As for you, forgive me for the selfish feeling I expressed to you yesterday, asking you to spare me any communications concerning Antonina Ivanovna. This was disgraceful. I throw off all the painful consequences of my madness, I place the yoke on you, and what's more I demand that you not even tell me anything. Forgive me, my dear, kind golubchik! I must repeat once again what I said to you the day before you left: You can rest completely assured as far as I am concerned. You have left me in perfect health. I daresay I'll miss you terribly for some time, but little by little I'll become used to it, and once I'm immersed in the symphony, I shall be at peace. Tolya! I should like to express to you in words how much I love you, but there are no words. This is an infinite expanse of love. If my selfish antics left you with unpleasant memories, then dispel them, for my bout of selfishness has passed. Everything I experienced yesterday, am experiencing today, and will continue to experience for some time to come, is punishment enough. I wrote the letter to Konradi yesterday. Give a tender kiss from me to Sasha, Lyova and all the children. Last evening there was a moment when I almost decided to go to Russia forthwith: staying here without you seemed so awful to me. Farewell, my dear, my joy. Yours, P. Tchaikovsky I am terrified at the thought that I' writing not with you, but to you. It will be a while before I'm used to this. Nessun dolor maggiore che ricordarsi del tempo felice nella miseria! This relates to the memory of Clarens.