Letter 3597

Date	17/29 June 1888
Addressed to	Modest Tchaikovsky
Where written	Frolovskoye
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 1889)
Publication	П. И. Чайковский. Письма к близким. Избранное (1955), p. 402–403 (abridged) П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том XIV (1974), p. 463–464 Piotr Ilyich Tchaikovsky. Letters to his family. An autobiography (1981), p. 402–403 (English translation; abridged)

Text and Translation

Russian text (original)

English translation By Brett Langston

17 июня с[ело] Фроловское Наконец, со вчерашнего дня, наступило что-то вроде лета, а то просто житья не было и я постоянно был не по себе. Работа, однако ж, шла так себе, ибо эскизы симфонии уже почти кончены, и не далее как с начала будущей недели примусь за инструментовку. Понятно, что при столь ужасной погоде мне не особенно было весело и приятно. Даже я почувствовал стремление к обществу и ради этого в последнее воскресенье с утра пошёл в Майданово и провёл там целый день. Как-то меланхолично и грустно все показалось мне там, и нигде так живо я не почувствовал печаль об исчезновении из этого мира Н. Д. Кондр[атьева] как там, особенно в его аллейке. Вообще в Майданове мне было болезненно жаль прошлого, и жутко сознавалась стремительность и невозвратность прошлого. Три года! Как они пролетели! Обедал у Новичихи (она зато не меняется и все так же бестолково болтает, и мне даже приятно было слушать её неумолкаемое стрекотание), играл у ней в винт, а вечер провёл у Симона, занимающего большой дом. У неё страшная пустота, и Симон только оттого взял, что она при стала и сделала огромную уступку Здесь теперь стало тихо, ибо Саша Легошин (прогостивший неделю) уехал с женой в Москву на несколько дней. Девочка их осталась, к моему величайшему удовольствию; я все более и более люблю её; необыкновенно милый ребёнок. Легошины вернутся, и Саша останется здесь до моих именин. Цветы в отчаянном положении. Держатся только с грехом пополам душистые горошки; резеда вся пожелтела и покраснела, как осенью; левкои один за другим гибнут; гелиотропы почернели. Из постоянных цветов только лупинус растёт недурно; остальные повылезли из земли уже давно, но решительно не желают расти и все остаются в виде эмбрионов. Я был поражён в Майданове густотой и обилием растительности в сравнении с Фроловским. Здесь ужасно плешиво, и все как-то туго растёт. Но тем не менее я продолжаю восхищаться прогулками, поколику погода позволяет их делать. Курица, при тебе сидевшая на яйцах, высидела 10 цыплят. Приезжал ко мне неожиданно на целый день Ратер (Бютнер)!!! Можешь себе представить, какова мне было по-немецки целый день говорить. Впрочем, милый старичок. Ну-с, теперь жду об вас известий из Боржома; уж давно бы пора. Обнимаю тебя, голубчик Модя! Колю также! Володю также! Боже, как мне хотелось бы в Боржоме быть!!! П. Ч.

17 June Frolovskoye village Finally, since yesterday, something resembling summer has arrived, as there's been simply no life, and I haven't been feeling myself the whole time. Work, however, went on as usual, for the sketches of the symphony are now almost finished, and by the start of next week I'll be taking up the instrumentation. Clearly in such awful weather I wasn't especially pleased or cheerful. I even felt a yearning for company, and to this end last Sunday morning I went to Maydanovo and spent the whole day there. Everything there seemed somehow sad and melancholic to me, and nowhere did I feel so keenly the grief of N. D. Kondratyev's disappearance from this world as there, especially in his alleyway. Generally in Maydanovo I feel a painful regret for the past, and a dreadful awareness of the fleetingness and irrevocability of the past. Three years! How they've flown by! I had dinner with Novichikha (even though she hasn't changed, and still gabbles away wildly, I was still pleased to listen to her incessant chattering), played vint with her, and spent the evening with Simon, who occupies the big house. She's had terrible vacancies, and Simon only took it because she pestered and made enormous concessions. It's quieter here now, because Sasha Legoshin (who was my guest for a week) has gone with his wife to Moscow for a few days. Their girl stayed behind, to my great pleasure; I'm love her more and more; she's an exceptionally sweet child. The Legoshins will becoming back, and Sasha will stay here until my name day. The flowers are in a desperate state. The sweet peas are clinging on by a thread; the mignonette has turned yellow and red all over, as in autumn; the gillyflowers are dying one after another; the heliotropes have turned black. Amongst the perennial flowers, only the lupins are growing well; the remainder poked out of the ground ages ago, but they flatly refuse to grow, and all remain in the form of embryos. I was astonished at the thickness and abundance of the vegetation in Maydanovo in comparison with Frolovskoye'. It's awfully bare here, and everything is somehow sluggish to grow. But nevertheless, I'm continuing to take delightful strolls, weather permitting. That hen of yours sitting on her eggs has hatched 10 chicks. Rahter (Bütner) came to me unexpectedly for a whole day!!! You can imagine what it was like for me to speak German all day. Anyway, he's a dear old fellow. Well then, now I'm waiting for news about you from Borzhom; it's long overdue. I hug you, golubchik Modya! Kolya too! God, how wish I was in Borzhom. P. T.