Letter 1751

Date	13/25 May 1881
Addressed to	Anatoly Tchaikovsky
Where written	Kamenka
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 1351)
Publication	П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том X (1966), p. 107–108

Text and Translation

Russian text (original)

English translation By Brett Langston

Каменка 13-го мая Голубчик Анатоша! Саша переносит удар, нанесённый ей последним эпизодом с Таней, очень мужественно; здоровье её улучшается. Лева счастлив, что находится среди своих полей и что дело идёт хорошо. Но я лично настроен очень меланхолически, и Таня не выходит у меня из головы. До бесконечности жаль бедную девочку, и руки опускаются, когда подумаешь, какой жестокий удар нанесён ей этим негодяем. Да и злоба душит; хотелось бы отомстить ему, но как? Чувствую, что приходится проглотить обиду и молчать, хотя руки так и чешутся если не бить. то, по крайней мере, написать ему то, чего он достоин. Но к чему это поведёт? Нужно забвение, забвение и забвение. Вчера получена Танина телеграмма; насколько могу понять её телеграмму, перевранную телеграфистом, она, вероятно, приедет сюда с тобой. Очень буду рад тебя видеть! Лева сообщил Мне, что ты был у Анчутиных и даже пел с ней. Спасибо тебе, Толичка. Мысль, что есть в Москве для Алёши заступник и ходатай, очень утешает меня в моей тоске по нем. Я очень доволен своим новым слугой Борисом. Он чистоплотен, аккуратен и внимателен. Разумом своим я отдаю ему справедливость, но не могу победить в себе какой-то инстинктивной антипатии к нему, быть может основанной на том, что он занял Алёшино место и ежеминутно невольно растравляет мою рану. Сейчас давал урок музыки Бобику. Я теперь учу его и Тасю. Мы шутя говорим с Натой, что перестали быть приживалками. Она сделалась компаньонкой и сестрой милосердия; я — Пелагеей Осиповной. Ничего пока не пишу, но приготовляюсь при ступить к всенощной в pendant к моей обедне. Если найду сюжет, то, быть может, приступлю позднее к опере. Это единственный род музыки (кроме церковной), который меня привлекает. Со смертью Рубинштейна я совершенно охладел к симфоническому роду. Здоров совершенно и в особенности рад, что хорошо сплю. Целую тебя крепко. Твой, П. Чайковский

Kamenka 13th May Goluubchik Anatosha! Sasha is bearing the blow dealt to her by Tanya's latest episode very courageously; her health is improving. Leva is happy to be out in his fields, and that business is going well. But I personally am very melancholic, and Tanya is never out of my thoughts. I feel infinitely sorry for the poor girl, and throw my hands up when I think about what a cruel blow this scoundrel inflicted upon her. Indeed, I'm choking back my anger; I would like to take revenge on him, but how? I feel that I have to swallow the insult and remain silent, although my hands are itching, if not lash out at him, then at least to write him what he deserves. But where will this lead? I need to forget, forget and forget. A telegram from Tanina came yesterday; so far as I can understand her telegram, garbled by the telegraphist, she will probably be coming here with you. I'll be very glad to see you! Leva told me that you had visited the Anchutins, and even sang with her. Thank you, Tolichka. The thought that there is a guardian and intermediary for Alyosha in Moscow is a great consolation in my moping for him. I'm very pleased with my new servant Boris. He is clean, punctual and attentive. Rationally I must be fair to him, but I cannot overcome some instinctive antipathy towards him, perhaps based on the fact that he took Alyoshino's place, and involuntarily irritates my wound at every moment. I've just been giving Bobik a music lesson. I'm now teaching him and Tasya. Nata and I jokingly say that we're no longer hangers-on. She has become a companion and sister of mercy to Pelageya Osipovna. I'm not writing anything just now, but I'm preparing to set about vespers during my mass. If I can find a subject, then perhaps I'll start working on an opera later. This is the only sort of music (besides the church) that attracts me. With the death of Rubinstein I've completely lost interest in the symphonic genre. I am thoroughly well, and particularly glad that I'm sleeping well. I kiss you hard. Yours, P. Tchaikovsky