Letter 1068

Date	14/26 January 1879
Addressed to	Anatoly Tchaikovsky
Where written	Clarens
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 1211)
Publication	Жизнь Петра Ильича Чайковского, том 2 (1901), p. 252–253 П. И. Чайковский. Письма к родным (1940), p. 510–512 П. И. Чайковский. Письма к близким. Избранное (1955), p. 206–207 П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том VIII (1963), p. 42–43 Piotr Ilyich Tchaikovsky. Letters to his family. An autobiography (1981), p. 201–202 (English translation; abridged)

Text and Translation

Russian text (original)

English translation By Brett Langston

26/14 янв[аря] 1879 г[ода] Clarens Толя! Я в большом затруднении. Мне нужно тебе отдать отчёт за три дни, а между тем не произошло решительно ни одного факта, который отличил бы один из этих трёх дней от другого. Вся разница только в меню обеда. Я бы, пожалуй, мог и его сообщать тебе, но это было бы уже слишком неинтересно и прозаично. Поэтому я опишу тебе все три дни разом, т. е. скажу, что я провёл их точно так же, как и все предыдущие. Вчера был в бане. Работа подвинулась настолько, что завтра, без всякого сомнения, будет кончено 2-е действие. Теперь перейду прямо к вопросу, который меня очень занимает и который несколько расстроил и рассердил меня. Сегодня я прочёл в «Новом времени» программу концерта М[узыкального] о[бщества] и в нем, к удивлению, нашёл сцену письма из «Евг[ения] Он[егина]». Модест мне уже раз писал, что слышал в каком-то концерте эту штуку, но я был уверен, что он ошибся, что это была ария Ольги. Теперь я вижу, что г-жа Каменская действительно имела глупость два раза петь именно эту арию. Пожалуйста, повидайся или, по крайней мере, попроси Давыдова повидаться с Направником и сказать ему что сцену письма, как не имеющую конца, нельзя исполнять отдельно, что это величайшая музыкальная бессмыслица. Можно исполнять её только с тем условием, чтобы и дальнейшая сцена с няней тоже исполнялась. Меня сердит, что не спросившись меня, дали из Москвы партитуру и позволили совершить такой непростительный музыкальный промах. Очень может быть, что Каменская (хотя я сомневаюсь чтоб она могла иметь успех с арией, лишённой конца) опять вздумает спеть сцену письма. Вот это-то я бы и хотел предупредить, но, разумеется, нужно сделать так, чтобы Каменская не обиделась, ибо, с другой стороны, я не могу не быть благодарным ей за охоту петь вещи мои. Ну довольно. Отчего так давно нет писем ни от тебя, ни от Модеста? Меня тоже удивляет Котек, впрочем он даже не удивляет, а беспокоит меня, ибо, при его аккуратности, я решительно недоумеваю, почему уже больше недели он мне не пишет. Вообще, я делаю большую глупость, что читаю ежедневно русскую газету. Всякий раз что-нибудь да рассердит и расстроит меня. Мне ничего не хочется знать из происходящего у нас, кроме всего того, что касается моих близких, и я бываю совершенно счастлив, когда имею дело исключительно с самим собой и с вами. Как только начну читать о том, что делается вообще в любезном отечестве (начиная с ужасного курса и с чумы он кончая ругательствами, которые сыплет это подлое «Нов[ое] вр[емя]» на Н. Г. Руб[инштейна]), то непременно меня возьмёт тоска и злоба. Хорошо было бы, если б можно было не знать многого неприятного и подлого, творящегося у нас, и жить только в тесном круге семейных интересов. Но, независимо от этого, я нахожусь в самом цветущем состоянии здоровья и ужасно доволен, что почти достиг конца 2-го действия оперы. Теперь уже решено, что отсюда к 1 февр[аля] я поеду в Париж, а в Питер (который так дорог мне потому что там живут предметы моих исключительных привязанностей и в то же время так ненавистен) попаду не позднее 1-го марта. Целую тебя, голубчик мой. Пиши, пожалуйста. Расцелуй от меня Папочку и всех. Твой П. Чайковский

26/14 January 1879 Clarens Tolya! I'm having great difficulty. I need to give you an account of three days, and yet not a single occurrence has taken place that would distinguish any one of these three days from the rest. The only difference is the menu for dinner. I could probably report that to you too, but that would be far too uninteresting and prosaic. Therefore I'll describe all three days to you at once, that is to say, I spent them exactly the same as all the previous ones. Yesterday I went to the baths. Work has come along so much that tomorrow the 2nd act will be finished without a doubt. Now I'll come straight to the matter which has occupied me a great deal, and which has somewhat upset and angered me. Today I read the programme for the Musical Society concert in "New Time", and to my surprise, I saw the letter scene from "Yevgeny Onegin". Modest already wrote to me that he'd heard this thing at some concert, but I was sure he was mistaken, and that it was Olga's aria. Now I see that Madame Kamenskaya really has so foolish as to sing this particular aria twice. Please go to see, or at least ask Davydov to go and see, Nápravník and tell him that the letter scene cannot be performed separately, since it does not have an end, and that is the greatest musical nonsense. It can only be performed on condition that the next scene with the nurse is also performed. I'm so furious that, without asking me, they took the score from Moscow and allowed the commission of such an unforgivable musical blunder. It may very well be that Kamenskaya will take it into her head to sing the letter scene again (although I doubt that she could have success with an aria without an ending). This is what I should like to prevent, but, naturally, we ought to ensure that Kamenskaya isn't offended, because, on the other hand, I can't help but be grateful to her for her willingness to sing my things. Well, enough of that. Why haven't there been any letters from either you or Modest for so long? I'm also surprised by Kotek, or rather worried than surprised, because, given his punctuality, I'm absolutely perplexed as to why he hasn't written for me in more than a week. In general I'm being very stupid by reading a Russian newspaper every day. Every time there's something to make me angry and upset. I don't want to know about anything happening us, besides everything that concerns those close to me, and I'm completely happy when I dealing with matters exclusively relating to myself and with you. As soon as I start to read what's happening in general in our dear fatherland (starting with the awful course of the plague, and ending with the curses that this wretched "New Time" hurls at N. G. Rubinstein, then I'm sure to be consumed by fury and homesickness. It would be better not to know many of the unpleasant and wretched things going on around us, and to live only in a close circle of family interests. But, regardless of this, I find myself in a flourishing state of health and terribly pleased to have almost reached the end of the 2nd act of the opera. I've now decided that by 1 February I'll go from here to Paris, and I'll make it to Piter (which is so dear to me, and yet at the same time so I loathe so much, because the objects of my exclusive affections reside there) no later than 1st March. I kiss you, my golubchik. Please write. Kiss Papochka and everyone for me. Yours P. Tchaikovsky