Letter 1171

Tchaikovsky Research
Date 5/17 May 1879
Addressed to Nadezhda von Meck
Where written Brailov
Language Russian
Autograph Location Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 543)
Publication Жизнь Петра Ильича Чайковского, том 2 (1901), p. 287 (abridged)
П. И. Чайковский. Переписка с Н. Ф. фон-Мекк, том 2 (1935), p. 110–112
П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том VIII (1963), p. 197–199

Text

Russian text
(original)
Браилов
5 мая 1879 г[ода]

По поводу Ваших браиловских дел я хотел сказать Вам следующее, дорогой друг мой. Мне очень досадно, что ещё за границей, когда я узнал от Вас о предстоявшей отставке Лычкова и о Вашем намерении пригласить нового управляющего, — я не вспомнил о том, что именно в то время мой зять Лев Васильевич мог быть Вам чрезвычайно полезен. Я питаю неограниченное доверие к его компетентности в сельском хозяйстве вообще и в свеклосахарном в особенности. Если б он мог когда-нибудь приехать в Браилов, вооружённый Вашим полномочием, и произвести осмотр и ревизию хозяйства, — нет сомнения, что он бы раскрыл перед Вами настоящее положение вещей и указал бы Вам, что нужно сделать для поправления дела. Не думайте, мой друг, что я увлекаюсь пристрастием родственности. Его дела и доказательства его умения налицо. Каменское хозяйство во всей Киевской губ[ернии] славится как образцовое, а то, что он сделал из своего собственного маленького имения Вербовки, положительно достойно удивления. Боже мой! зачем обо всем этом я не подумал вовремя! Теперь, когда новый управляющий уже приглашён, я вполне понимаю всю невозможность вмешательства зятя в это дело. По крайней мере, позвольте попросить Вас, милый друг, всегда рассчитывать на услуги Льва Васильевича, если когда-нибудь Вы найдёте возможным дозволить ему вмешаться в дело. Он со своей стороны весьма заинтересован Браиловом и теряется в догадках, чтобы разъяснить причины недоходности имения, обладающего всеми условиями доходности. Поэтому он не только в виде дружеского одолжения Вам и мне занялся бы обстоятельным ознакомлением с здешним хозяйством, — но это было бы для него удовлетворением крайне возбуждённого любопытства. Кто знает: — может быть, когда-нибудь он бы сделался даже Вашим управляющим! Признаюсь, что в тайне души я даже мечтаю об этом! Я ни минуты не сомневаюсь, что если б это случилось, то процветание Браилова было бы навсегда обеспечено.

Вчерашний день был проведён следующим образом. После написания писем Вам и брату Анатолию я занялся чтением партитуры «Лоэнгpина», которую взял с собой. Знаю, что Вы небольшая охотница до Вагнера, да и я далеко не отчаянный вагнерист. Вагнеризм мне мало симпатичен как принцип, сам Вагнер, как личность, возбуждает во мне чувства антипатии, — но я не могу не отдать справедливости его огромному музыкальному дарованию. Дарование это, по-моему, нигде не проявилось так ярко, как в «Лоэнгине». Эта опера останется венцом вагнеровского творчества; после «Лоэнгрина» началось падение его таланта, загубленного сатанинскою гордостью этого человека. Он лишился чувства меры, начал хватать через край, и все, что написано после «Лоэнгрина», представляет образцы музыки неудобопонимаемой невозможной и не имеющей будущего. Меня, собственно, теперь занимает «Лоэнгpин» с точки зрения оркестровки. В виду предстоящей мне работы я захотел основательно изучить партитуру «Лоэнгpина», чтобы посмотреть: не надо ли присвоить себе кое-что из его оркестровых приёмов. Мастерство у него необычайное, но по причинам, которые потребовали бы технических разъяснений, я однако ж не намерен заимствовать у него ничего. Скажу Вам только, что оркестр Вагнера слишком симфоничен, слишком упитан и тяжёл для вокальной музыки, а я чем становлюсь старше, тем более проникаюсь убеждением в том, что эти две отрасли, т. е. симфония и опера, составляют во всех отношениях две крайние противоположности. Итак, знакомство с «Лоэнгрином» не заставит меня изменить свою манеру, — но оно, во всяком случае, и интересно и отрицательно-полезно.

В 1 ч[ас] пополудни был подан великолепный, роскошный обед. После обеда я сидел у Вас в гостиной и спальне и гулял по саду. Где сделан новый портрет Милочки с красками, украшающий Вашу гостиную? Портрет этот я нахожу прелестным. «Jeanne d'Arc» лежит на среднем столе в той же гостиной, и мне очень приятно было её увидеть.

В четыре часа я поехал на Скалу. Погода была ясная, но дул сильный и довольно холодный ветер, немножко портивший прелесть прогулки. Тем не менее удовольствие было большое. Внизу строится мост и близится к окончанию. Какая чудная мысль соединить посредством моста две прогулки в одну?

Возвратившись, гулял по саду, читал очень милую книгу, найденную в шкапу в гостиной, около моей комнаты («Рассказы из польской старины» Карновича), в 9 часов ужинал, потом играл Шумана и скрипичный концерт Гольдмарка, ходил по балкону, наслаждался слушанием соловья, ходя по балкону, и в 11 часов лёг спать, предварительно, впрочем, посидевши на милом красном диванчике с книгой в руках. Спал чудно. Сегодня по обычаю совершил утреннюю прогулку в Мариенгай. Как там хорошо! Теперь пишу Вам, буду писать Модесту и затем обедать. Это письмо я отошлю в Москву, а после того буду вести дневник, который оставлю здесь до Вашего приезда. Какая чудная жизнь!

Вчера, когда я рассматривал цветы перед домом, ко мне подошёл небольшого роста немец и рекомендовался Вашим садовником. Посплетничаю на него. Немец принял меня за влиятельное лицо в браиловской администрации и разразился жалобами на леность рабочих, на климат, кажется, — ну словом, на что-то такое, чем он желал как бы оправдать себя в моих глазах. Между тем оправдываться нечего: кажется, все у него в порядке. Про управляющего он сказал: «der alte Mann ist zu gut», — но вообще отнёсся к нему с большой симпатией.

Будьте здоровы, милый и добрый друг.

Ваш П. Чайковский