Letter 1212

Date	20 June/2 July 1879
Addressed to	Nadezhda von Meck
Where written	Kamenka
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 550)
Publication	П. И. Чайковский. Переписка с Н. Ф. фон-Мекк, том 2 (1935), p. 142–144 П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том VIII (1963), p. 263–265

Text

Russian text (original)

Среда 20 июня 1879 г[ода] 5 ч[асов] утра Сегодня, милый друг мой, я отправляюсь из Каменки и совершу мою поездку по следующей программе. Выезжаю сегодня вечером, завтра утром буду в Киеве. Проведу там весь день и приобрету разных нужных мне вещей, как-то: нотной бумаги, папирос, книг и т. п. Завтра же вечером по Курско-Киевской и после по Сумской линии съезжу в Сумы ив деревню к моему приятелю Кондратьеву. 1-го июля или около этого приедет туда брат Анатолий, с которым вместе отправимся тотчас же в деревню, где живут Конради и Модест. Последняя поездка довольно затруднительна, так как придётся ехать днём 80 вёрст по степи. Решился же я побывать у Модеста теперь потому, что получил от него письмо, в тоне которого заметил хандру и горячее желание повидаться со мной. Бедный Модест! чем более и более он привязывается к своему воспитаннику, тем глубже и глубже обнаруживается полный разлад между ним и родителями Коли. Г[осподин] Конради человек дельный и умный, но в семействе является чёрствым эгоистом и деспотом, а также самодуром. Жена его — женщина очень пустая, неровная нравом, капризная и взбалмошная. Видимые отношения Модеста к ним обоим хорошие, но сойтись с ними он не может и очень тяготится положением своим в доме, дух и направление которого ему крайне антипатичны. По временам он падает духом и тоскует. Да и есть с чего? Ради нежной любви к своему ученику и чувства долга, ему надо ещё много лет прожить в среде несимпатичной, — а исхода никакого нет! Проезжу я всего дней около 15 и хочу полениться. Я устал от работы, и нервы мои немножко расходились. Вообще я чувствую себя хорошо, но страдаю бессонницей, и по временам на меня находит то ощущение физического и нравственного утомления, доходящего до совершенного изнеможения, на которое я жаловался Вам прошлым летом. Но это чистейшие пустяки. Нужно только немножко рассеяться, отдохнуть и собраться с силами. Теперь у меня готовы два полных действия оперы и притом самые большие. Если Вы в следующее воскресенье будете совсем здоровы и вздумаете обрадовать меня письмом своим, то попрошу Вас, дорогой друг, адресовать так: Сумская линия, станция Сыроватка, Николаю Дмитриевичу Кондратьеву, для передачи П. Ч. По этому поводу скажу Вам ещё раз, что уж говорил несколько раз прежде. Ради Бога, милый и добрый друг мой, не делайте над собой никакого насилия ради поддержания пашей корреспонденции. В прошедшем письме Вы сообщили мне, что с большим трудом написали мне письмо вследствие головной боли. Мне очень тяжело думать, что Вы из-за меня усугубили свои страдания. Убедительнейшее прошу Вас писать мне только тогда, когда Вы совсем здоровы, когда это нисколько не затруднительно для Вас. Я могу ждать сколько угодно, лишь бы мне знать, что все у Вас благополучно, — а об этом можно, в случае большого антракта между двумя письмами, телеграфировать. Мне и в голову никогда не приходит ожидать, чтоб на каждое письмо моё Вы непременно тотчас же ответили мне! Ведь если я пишу Вам аккуратно, то это потому, что не страдаю, как Вы, частыми мигренями и что для меня писать Вам не только всегда приятно, — но и всегда легко. Вовсе или очень подолгу не получать Ваших писем было бы для меня ничем невознаградимым лишением, но на частые письма от Вас я не могу и не хочу рассчитывать, ибо знаю очень хорошо. как должна быть огромна Ваша корреспонденция и деловая и семейная, — а Вы между тем так часто страдаете мигренями. 7 ч[асов] утра Мне принесли сейчас письмо Ваше. Радуюсь, что все у Вас благополучно, но сокрушаюсь по поводу неприятностей, причиняемых Вам за Тарашкевича. Это возмутительно глупо. Я ещё допускаю, что, напр[имер], в Киевской губ[ернии] запрещено полякам приобретать недвижимую собственность. Но какой смысл в том, чтоб в Подольской губ[ернии] поляку нельзя было управлять имением? Это уж прямо отзывается притеснением. С Жуковской я незнаком и никогда её не видел, — но слышал о ней. Червяк начинает исчезать с бураков, — но вреда наделал много. Вообще в нынешнем году свекловица будет плохая. В некоторых экономиях плантации имеют самый жалкий вид, так как сначала их ел жук, потом пришлось пересеять, потом опять жук ел и этот пересев, потом засуха, наконец червяк. Слава Богу, буря с ливнем, бывшая на прошлой неделе, оказала на все поля самое благодетельное влияние. Я получил на днях из-за границы три письма с приятными известиями по поводу моих сочинений. Бюлов играл мой концерт на фестивале в Висбадене и в Лондоне. Фитценгаген имел на Висбаденском фестивале большой успех с моими вариациями. Третье же письмо от Colonn'a, капельмейстера концертов в Châtelet. Письмо необыкновенно для меня лестное, милое и полное симпатии к моей музыке, которую он хочет энергически пропагандировать, несмотря на слабый успех «Бури». Но что меня невыразимо радует, так это то, что я узнал из газеты «Киевлянин», что там в Университетской церкви несколько раз пелась моя полная литургия. А я ведь думал, что, пожалуй, она обречена на вечное игнорированье! Как мне жаль, что Вы принуждены обходиться без чтения. От души желаю Пахульскому скорейшего выздоровления. Вас и Юлию Карловну благодарю от души за «Русскую старину». Будьте здоровы, милый друг мой! Беспредельно любящий Вас. П. Чайковский