Letter 1450

Date	14/26 March 1880
Addressed to	Modest Tchaikovsky
Where written	Saint Petersburg
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 1584)
Publication	Жизнь Петра Ильича Чайковского, том 2 (1901), p. 383–385 (abridged) П. И. Чайковский. Письма к близким. Избранное (1955), p. 245–247 П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том IX (1965), p. 81–83 (abridged) Piotr Ilyich Tchaikovsky. Letters to his family. An autobiography (1981), p. 238–240 (English translation)

Text and Translation

Russian text (original)

English translation By Brett Langston

14-го марта [18]80 г[ода] Не сердись на меня, Модичка, за то, что пишу отсюда мало и бестолково. Я не могу в Петербурге ничего делать путно. Жизнь здесь для меня — постоянное томление; все мысли сосредоточены на одном — как бы поскорее уехать. Ну послушай, напр[имер], что я делал вчера и сегодня: 13-е марта. Четверг. Поздно встав (ибо пробыл у Мещерского до 3 час[ов] ночи) и, напившись чаю, побежал к Коле, дабы предупредить его, что я ошибся, обещав обедать у него на следующий день, и что я уже раньше обещал Конради обедать с ним в ресторане. Произошла же эта путаница, ибо, явившись накануне к Коле, я был встречен упрёками и маленькой сценой за то, что так долго не являлся. Оттуда пошёл к Мале, которая оказалась страшно обиженной и даже прослезилась, упрекая меня в нежелании её знать и т. д. Потом долго колебался — идти к Направнику или нет. Идти нужно, а не хочется, ибо я его боюсь, — не знаю почему. После мучительного колебания решил не идти и пошёл домой, чтобы немножко пописать. Тут вспомнил, что у меня нет ни копейки денег, и послал Акима к Бесселю за гонораром. Едва немножко поработал, как уже настало время идти обедать к Вере Бутаковой. Но предварительно нужно было отыскать Жедринского, чтобы передать ему приглашение Бутаковых. Был в двух трактирах и не нашёл. Приехавши к Вере, получил тотчас же неприятность особого рода. Она заговорила о том, что вел[икий] кн[язь] Конст[антин] Конст[антинович] желает провести у неё вечер со мной. Меня это привело в неописанный ужас; Апухтин подал мысль, чтобы Вера Вас[ильевна] тотчас пригласила его приехать после обеда. Насилу я уговорил отложить. После обеда и чая в 10 часов я хотел идти домой, но Толя, не гулявший, хотел гулять, и нужно была гулять. Дома нашли Володю мрачного и расстроенного; — у него начались опять боли, запоры и т. д. Толя суетился с каким-то объяснением, которое нужно ему было писать Сабурову в ответ на раздраживший его запрос. Когда мы разошлись по комнатам, то моя оказалась до того натопленною, что я должен был часа 2 сидеть с отворенной форточкой и открыть трубу. Наконец лёг и спал крепко (благодаря бутылке пива), но тяжело. Сегодня утром у меня долго сидел Бессель. Принёс только половину гонорара и надоел продолжительной болтовнёй. Вдруг получается письмо от Направника, сообщающее что вел[икий] кн[язь] Конст[антин] Никол[аевич] приглашает меня сегодня обедать. Между тем я обещал Конради и Апухтину есть устрицы; фрака у меня нет, да и горло болит. С другой стороны, Направник прямо пишет, что эта нужно для моей оперы. Мучительное и долгое колебание; наконец, решаюсь написать, что сегодня не могу, но что в будущую пятницу поеду. Расстроенный этим, иду гулять. Захожу завтракать к Палкину; выпиваю больше, чем следует; получаю изжогу, усталость и сонливость. Иду шляться. Ноги насилу волочатся. Перехожу по мосткам Неву по направлению домика Петра Великого. Ветер дует немилосердно; мороз порядочный, и небо серо. У Спасителя застаю молебен. Молящиеся женщины, запах ладана, чтение Евангелия, — все это вливает в мою душу несколько спокойствия; молюсь весьма усердно и опять перехожу Неву. Иду домой, продолжая страдать изжогой. Дома пробую заниматься, но меня клонит ко сну до того, что я бросаюсь на постель, тотчас же засыпаю, но с вздрагиванием и биением сердца. Превозмогаю сонливость и чувствую себя освежённым. Пишу довольно удачно. Но пора обедать. У Чеснокова съезжаются Конради, Леля и я. Едим и пьём довольно много, на беседа вялая, скучная. После второй бутылки у Конради с Лелей завязывается политический спор; оба горячатся и говорят друг другу резкости. Является из суда Толя. Он обвинял, устал и меланхоличен; жалуется на что-то такое; поевши не много, говорит, что его тошнит и что ему нездоровится. Однако ж предлагает ехать в оперу. Я отказываюсь, ибо боюсь увидеться с Направником, которому я написал утром, что у меня болит горло. Толя недоволен и уезжает один. Мы ещё немножко сидим, и потом Леля довозит меня до дому. Идёт густой снег. На улице стало тихо, ибо слой снега заглушает шум экипажей. Дома мне делается до того скучно, что ухожу в Александринский театр. Попадаю на З-й акт «Dame aux camelias». Савина отвратительна; актёры, изображающие французских джентльменов, — лакеи. В антракте встречаю Пыляева, Аверкиева и веду с ними разговоры. Уезжаю домой. Никого нет. Прошу сонного и мрачного Акима поставить самовар. Сажусь писать тебе. Не правда ли, какая восхитительная жизнь? Впрочем я совершенно здоров и могу ещё выдержать недели две подобной жизни, — но потом уеду непременно. Спасибо тебе за письма. Был третьего дня в школе и очень наслаждался. Целую нежно. П. Чайковский

14th March 1880 Don't be angry with me Modichka, for writing so little and uselessly from here. I can't do anything worthwhile in Petersburg. Life here is a constant languor for me; all my thoughts are concentrated on one thing — how I might leave as soon as possible. Well, listen, for example, to what I did yesterday and today: 13th March. Thursday. I rose late (because I was at Meshchersky's until 3 o'clock in the morning), and, having drunk tea, rushed over to Kolya to warn him that I was mistaken when I promised to have dinner with him the next day, and that I'd already promised to dine at a restaurant with Konradi. This muddle arose because, having turned up at Kolya's the day before, I was greeted with reproaches and a small scene for being absent for so long. From there I went to see Malya, who turned out to be terribly offended and even shed tears, reproaching me for not wanting to know her, etc. Then I wavered for ages over whether to go to see Nápravník or not. I need to go, but I don't want to, because I'm afraid of him — I don't know why. After painful deliberation, I decided not to go, and went home to write a little. Then I remembered that I didn't have a penny of money, so I sent Akim to collect a fee from Bessel. I'd barely done any work when it was time to go out to dinner with Vera Butakova. But beforehand I had to track down Zhedrinsky, in order to pass on the Butakovs' invitation. I went to two taverns, but couldn't find him. Arriving at Vera's, I immediately sensed a particular sort of unpleasantness. She started talking about how the Grand Duke Konstantin Konstantinovich wanted to spend the evening with me at her place. I was filled with an indescribable horror; Apukhtin suggested that Vera Vasilyevna should invite him at once to come over after dinner. I forcefully persuaded him to postpone. After dinner and tea at 10 o'clock I wanted to go home, but Tolya, who doesn't go for walks, wanted to go for a walk, and so I had to go for a walk. At home I found Volodya gloomy and upset — he's started again with the pains, constipation, etc. Tolya was fussing over some sort of missive that he needed to write to Saburov in response to a request that had irritated him. When we went to our rooms, mine turned out to be so hot that I had to sit for 2 hours with the window open, and open the flue. Finally I lay down and slept soundly (thanks to a bottle of beer), but heavily. This morning Bessel sat with me for ages. He only brought half of the fee, and I was fed up with the protracted chatter. Suddenly I receive a letter from Nápravník, informing me that Grand Duke Konstantin Konstantinovich is inviting me to dinner today. I'd promised to have oysters with Konradi and Apukhtin; I don't have a tail coat, and my throat hurts. On the other hand, Nápravník flatly wrote that this was required for my opera. A painful and lengthy deliberation; finally I decide to write that I can't go today, but that I'll go next Friday. Upset by this, I go for a walk. I stop off for lunch at Palkin's; I drink more than I should; I start with heartburn, fatigue and drowsiness. I wander about. Dragging my legs around is an effort. I cross the Neva bridge in the direction of the Peter the Great house. The wind is blowing mercilessly; there's a decent frost, and the sky is cloudy. I catch a service at the Saviour's. There are women praying, the smell of incense, Gospel readings — all of this infuses some peace into my soul; I pray most earnestly and cross the Neva again. I go home, still suffering from heartburn. At home I attempt to work, but I'm so drowsy that I throw myself on the bed and immediately fall asleep, albeot with a start and a pounding heart. I overcome my drowsiness and feel refreshed. I write fairly well. But it's time for lunch. Konradi, Apukhtin and I assemble at Chesnokov's. We eat and drink quite a lot, but the conversation is stilted and tedious. After the second bottle, Konradi and Lelya start arguing about politics; both of them lose their temper and say harsh things to each another. Tolya appears from the court. He was prosecuting, tired and melancholic, complaining about something or other; having not eaten much, he says that he feels nauseous and that he's unwell. However, he still suggests going to the opera. I refuse, because I'm afraid of seeing Nápravník, to whom I'd written that morning that I had a sore throat. Tolya is unhappy and leaves by himself. We sit a little while longer, and then Lelya takes me home. It starts snowing thickly. The street becomes quiet, as the layer of snow muffles the noise of the carriages. I'm so fed up at home that I go out to the Aleksandrinsky Theatre. I catch the 3rd act of "Dame aux camelias". Savina is horrendous; the actors portraying French gentlemen are lackeys. During the interval I meet Pylyayev and Averkiyev and strike up a conversation with them. I set off for home. Nobody is there. I ask a sleepy and gloomy Akim to put on the samovar. I sit down to write to you. Isn't this a truly wonderful life? Anyway, I'm completely well and can stand another couple of weeks of such a life — but then I'll certainly leave. Thank you for your letters. The day before yesterday I went to the school and very much enjoyed it. I kiss you tenderly. P. Tchaikovsky