Letter 1534

Date	12/24 July–15/27 July 1880
Addressed to	Nadezhda von Meck
Where written	Simaki
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 663)
Publication	Жизнь Петра Ильича Чайковского, том 2 (1901), p. 404–405 (abridged) П. И. Чайковский. Переписка с Н. Ф. фон-Мекк, том 2 (1935), p. 376–380 П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том IX (1965), p. 187–190

Text

Russian text (original)

Симаки 12 июля 1880 Вчера ездил в Жмеринку и провёл три часа с сестрой и племянницами. Оттого ли, что сестре весело возвращаться домой, оттого ли, что она была рада меня видеть, но только она произвела на меня благоприятное впечатление. Мне показалось, что она возвращается всё-таки более здоровая, чем уехала. Таня слегка пополнела, чему нельзя радоваться, так как у неё это всегда признак, что ей становится хуже. Вера одна вполне поправилась, на неё воды, очевидно, имели самое благодетельное влияние. Мне чрезвычайно отрадно было провести несколько часов с этими милыми моему сердцу особами. Свиданье-с ними рассеяло отчасти отвратительное состояние духа, навеянное письмом известной особы и её мамаши! Если б Вы только знали, милый друг, до чего может дойти безумие, соединённое с абсолютным бессердечием и чувством человеческого достоинства! Получил корректуру и занимался. Погода сегодня холодная, дождливая и ветряная, но мне здесь всё-таки так хорошо, так хорошо, — что нельзя и выразить. Дни, проводимые мною здесь, — сущее благодеяние для меня. 13-го июля Погода чудная! Я вполне уже оправился от маленькой неприятности и теперь стыжусь, что из пустяка, подобного письму изв[естной] ос[обы] , находил возможным испытывать тоску и расстройство. В этой личности, даже в почерке руки её, есть какой-то убийственно действующий на меня яд! От одного вида адреса, надписанного её рукой, я тотчас же чувствую себя больным и не только морально, — но и физически. Вчера, напр[имер], у меня так болели ноги, что я едва двигался и чувствовал целый день невыносимую хандру и слабость, в которой совестно было признаться Вам. Но Симаки, со всей моей милой здешней обстановкой, очень быстро исцелили меня от болезненного припадка. Сегодня я опять вполне и безусловно здоров, счастлив, доволен и покоен. Сейчас отправляюсь пешком в Тартаки. Получили ли Вы, друг мой, все мои письма — как каменские, так и браиловские? 14 июля Вчерашняя прогулка в Тартаки была в высшей степени удачна. Я туда и назад ходил пешком и лишь через реку против купальни переезжал в лодке. По части грибов меня преследует упорная неудача; их, несмотря на дожди, нет нигде. Почему это? Какое таинственное произрастание — гриб! Возвращался при непостижимо чудном закате солнца. Сейчас проигрывал уже окончательно приготовленные к печати первые 2 действия «Орлеанской девы». Или я очень ошибаюсь или Вы не напрасно, милый друг мой, на подаренных мне часах велели изобразить героиню моего последнего оперного произведения. Я не думаю, чтобы «Дева» была лучшим и наиболее прочувствованным из всех моих писаний, — но мне кажется, что это именно та вещь, которая может сделать меня популярным. Я чувствую, что «Онегин» и некоторые мои инструментальные вещи суть более близкие мне чада всей моей нравственной индивидуальности. Я написал «Деву» с меньшим самозабвением, чем, напр[имер], нашу симфонию или 2-й квартет, — но зато с большим расчётом на сценические и звуковые эффекты, а ведь для оперы это главное! Адресую это письмо уже в Аркашон. Что делает Влад[ислав] Альб[ертович]? Занимается ли композиторскими опытами? Как его глаза? Если он когда-нибудь в свободную минутку вздумает написать мне, — доставит большое удовольствие. Я имею сведения, что Н[иколай] Гр[игорьевич] проездом через Берлин был много раз у Иоахима и играл в тамошних музыкальных кружках, причём успех его был огромный. Будьте здоровы и покойны, дорогая моя! Юлье Карловне, Соне и Милочке (которая, вероятно, быстро растёт и уж скоро превратится в Людмилу Карловну), а также мужскому поколению желаю всяких благ и удовольствий в дальнейшем путешествии. Безгранично преданный, П. Чайковский Ваша симацкая свекловица удивительно растёт в последние дни. Мне кажется, что урожай будет отличный. 15-го июля У меня был уже запечатан предыдущий лист и адресован в Archachon на poste restante, как вдруг получаю большое, крайне заинтересовавшее и много порадовавшее меня письмо Ваше из Интерлакена. Поспешаю ответить на вопросы Ваши, милый, дорогой друг! 1) Достаточно того, что Вам хочется, чтобы «Орлеанская дева» была издана в 4 руки, чтобы я озаботился об этом. Только прошу Вас, друг мой, извинить меня, если я не буду иметь возможность устроить это в ближайшем будущем. Во 1-х, её нужно аранжировать, на что потребуется время; во 2-х, Юргенсон так завален работой по одновременному печатанию нескольких больших моих сочинений (опера, концерт, итальянская фантазия), что в настоящее время мне нужно подождать, дабы он мог сначала справиться с теперешней работой. Во всяком случае, позвольте Вам торжественно и положительно обещать, что я почту своим сладким и необычайно приятным долгом как можно скорее удовлетворить Ваше желание. Вы не знаете, какую услугу Вы мне оказываете, выражая такое желание, которое я могу удовлетворить! Мне так всегда хочется сделать что-нибудь угодное и приятное Вам, и так редко я нахожу к тому повод! 2) О композиторе Мошковском я имею понятие по его симфонической поэме «Иоанна д'Аpк» (мы сошлись с ним в выборе героини), слышанной мною нынешней весной в Берлине у Бильзe. Сочинение это показалось мне абсолютно бездарным, но исполненным претензии. Впрочем, по одному разу нельзя никогда составить вполне верного суждения; может быть, я ошибаюсь, — но таково было испытанное мной впечатление. Как пианиста — я его совсем не знаю. 3) Вещи Noskowsk'ого я видел у Вас в Браилове, заинтересовался ими и привёз их с собой сюда, но ещё не проигрывал. Когда познакомлюсь с ними, напишу Вам своё впечатление. На рысаках Ваших я не ездил ещё, но непременно хочу познакомиться с ними и в первый раз, как попаду в Браилов, если и не поезжу на них, то по крайней мере посмотрю их. Признаться сказать (по свойственному мне маньячеству), я так привык, так люблю ту гнедую четвёрочку, которая находится в моем распоряжении, что мне и не хочется никаких других лошадей. Однако ж, так или иначе, с рысаками Вашими непременно ознакомлюсь. Что касается Милочкиного пуделя, то я во время пребывания моего в Браилове находился с ним в самых интимных, дружеских отношениях и только по рассеянности забыл Вам написать про это милое, симпатичное создание. Впрочем, я был так увлечён Вашим попугаем, что Croquet оставался у меня на втором плане. Нужно Вам сказать, друг мой, что попугай, и именно серый попугай (которого Брем называет самым умным животным после человека и слона), всегда внушал мне страстную симпатию, а так как я редко имел случай их видеть, то, живя в Браилове, я иногда целые часы проводил в болтовне с попугаем. Иногда я садился на террасу у главного входа, ставил клетку на стол и до бесконечности наслаждался милой болтовнёй его. Если я не ошибаюсь, попугай этот отличается замечательной кротостью. Переезжая в Симаки, я хотел взять его с собой, и у нас с Марселем был разговор об этом, но потом я убоялся, что лишу его той Матрены, которую он беспрестанно поминает, и не решился разлучить его с ней. Письмо Ваше пришло вчера как раз в ту минуту, когда я усаживался в фаэтон, чтобы ехать в Браилов, так что читал я его дорогой. В Браилове провёл время очень приятно. Был встречен прежде всего Сroquet'ом, которого после Вашего письма мне вдвойне приятно было видеть. Долго беседовал с попугаем и ласкал его; виделся с Марселем, который, бедный, всю эту неделю проболел, очень похудел и едва ещё волочит ноги; — у него какая-то острая боль в пояснице. Обошёл все комнаты и любовался новою мебелью Вашею; положил на место некоторые нотные книги и вместо них взял другие. Потом пил чай в Mаpиенгай, заезжал в монастырь ко всенощной и воротился домой, когда уже совсем стемнело. Как мне нравится Ваш милый Саша с его страстью к горам, ледникам и восхождениям, и как я понимаю это! Мне кажется, что Läsenberg, на который он всходил с Пахульским, есть высшая точка верхнего Гринденвальденского ледника, называемого «Mer de glaсе». Прав ли я? Как жаль, что я не посоветовал вовремя Саше сделать пешую экскурсию из Гринденвальда на Faulhorn. Был ли он там? Грандиознее вида, открывающегося с Faulhorn'а, нельзя себе ничего представить. Риги ничто в сравнении с этим. Радуюсь, что Вы побываете в Murren. Говорят, что он теперь неузнаваем, что там выстроили огромный великолепный отель, что там живёт много англичан. В моё время там была жалкая лачужка, где едва-едва можно было утолить жажду и голод. Не правда ли, как англичане и американцы отравляют удовольствие делать экскурсии по Швейцарии! Я теряю всякую способность наслаждаться природой, когда рядом с собой вижу всех этих мистеpов, мистрисс и мисс, снующихся повсюду в Швейцарии не ради удовлетворения естественной потребности в впечатлениях от грандиозной природы, а как бы исполняя какую-то обязанность, какую-то повинность, наложенную приличием и обычаем на всякого благовоспитанного островитянина! До свиданья! Дай Бог Вам, дорогой друг, благополучно совершить переезд в Аркашон и найти в нем отдых! Безгранично любящий Вас, П. Чайковский Поздравляю Вас, друг мой, с днём именин Владимира Карловича.