Letter 1553

Date	31 July/12 August–2/14 August 1880
Addressed to	Modest Tchaikovsky
Where written	Kamenka
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 1602)
Publication	Жизнь Петра Ильича Чайковского, том 2 (1901), p. 410–411 ("31 June"; abridged) П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том IX (1965), p. 220–221

Text and Translation

Russian text (original)

English translation By Brett Langston

Каменка 31-го июля [18]80. Вот уже двое суток, что я в Каменке. Трудно определить сущность моих ощущений. Я был рад и очень рад видеть всех наших, — но мне невесело. Какая-то апатия на меня нашла: отвращение к занятиям, к чтению, а уж в особенности к гулянию, хотя я по обязанности и отхаживаю свои два часа. Кроме людей мне все здесь кажется погано, паршиво, начиная с воздуха. Когда я вспомню опьяняющий прелестью садовых, полевых и лесных ароматов симацкий воздух, когда посмотрю на здешние чахлые и пыльные деревья, на утоптанную и сухую зелень, когда вместо чистой, прозрачной и привольной Симацкой речки сажусь в свою Sitzbad, — меня берет не грусть, а какая-то тошнота, именно тошнота. Даже комнатка моя, которую я люблю и в которую всегда с удовольствием вхожу, когда приезжаю из Петербурга, — теперь кажется мне душной и тесной. Мне так при вольно, комфортабельно было в Симаках! Но все это пройдёт понемногу. Помирюсь и с воздухом, и с Тростянкой (pour tout potage), и с комнаткой. Зато мне приятно видеть, что Саша весела и здорова, что Танюша в добром и весёлом состоянии духа, приятно видеть вообще их всех, и Бобика в особенности. Затевается спектакль, и вчера уже была 1-я репетиция. Сегодня все они поехали к Раевской, у ,которой гостят княжны Яшвиль. Женя совсем другая, т. е. молчаливая и уж не толкующая о своей любви к космографии; но говорят, что это новая комедия, ещё более тошная. Алекс[андра] Ив[ановна] была очень больна, т. е. совсем при смерти. Теперь ей лучше. Вчера я её видел лежавшую в постели, худую, жёлтую, но уже оживающую. Когда ей стало лучше, она сказала Саше: «Ведь грех сказать, а я уж испугалась, думала, что приходится проститься со всеми вами. Уж так жалко, так жалко было! А ведь, кажется, готовлюсь давно к смерти!» Видно, и в 76 лет не легко расставаться с жизнью. Я занял у Юргенсона порядочный куш, но придётся ехать получать деньги в Киев из банка. На днях я съезжу на один день. Бранил Каменку, а теперь испугался, что это заставит тебя раздумать поселиться здесь на 2 месяца. Не обращай на брань внимания. Осенью здесь хорошо. Нет, пожалуйста, Модичка, не передумывай. Кто чуть не плачет с тоски, это Алёша. И в самом деле ему хорошо живётся в Симаках! 2 августа Начинаю, но очень туго и понемножку, втягиваться в каменскую жизнь. Получил твоё письмо. Позволяю тебе писать мне не более одно маленького листочка в неделю, лишь бы только ты серьёзно занялся повестью. Целую, П. Чайковский Количку благодарю и буду ему писать к следующей почте. Алёша пишет ему.

Kamenka 31st July 1880 I've been in Kamenka now for two days. It's very difficult to define the essence of my feelings. I was glad and am very glad to see all of our lot — but I'm not cheerful. Some sort of apathy has come over me; an aversion to working, to reading, and in particular for walking, although out of duty I still go out for a couple of hours. Apart from the people, everything here seems foul and nasty to me, starting with the air. When I recall the intoxicating air of Simaki, with the delightful aromas of the gardens, fields and woodlands, when I look at the stunted and dusty trees here, at the trampled and dry greenery, when instead of the clean, transparent and free-flowing Simatskaya river, I'm stuck in some Sitzbad — I'm not overcome by sadness, but rather some sort of nausea, just nausea. Even my little room, which I love and which I always enter with pleasure when I come from Petersburg, now seems stuffy and cramped to me. I felt so free and comfortable in Simaki! But all this will gradually pass. I shall become reconciled with the air, and with Trostyakna (pour tout potage), and with the little room. But then I'm pleased to see that Sasha is cheerful and well, that Tanyusha is in a good and cheerful state of mind, and it's pleasant to see all of them in general, and Bobik in particular. The production is underway, and yesterday we already had the 1st rehearsal. Today they all went to Rayevskaya, where the Princesses Yashvil are staying. Zhenya is altogether different, i.e. silent and no longer talking about her love for cosmography; but they say that this is some new comedy, even more sickening. Aleksandra Ivanovna has been very ill, i.e. altogether at death's door. Now she is better. Yesterday I saw her lying in bed, thin and yellow, but already reviving. When she started to feel better, she said to Sasha: "It is a sin to say, but I was so frightened at the thought I would have to say goodbye to all of you. It was such a pity, such a pity. And yet, to think I have been preparing for death for so long!". Clearly, even at 76 years of age it isn't easy to part from life. I've borrowed a decent sum from Jurgenson, but I'll have to go to Kiev to obtain the money from the bank. I'll go for a day in a few days. After cursing Kamenka, I'm now frightened that this will make you change your mind about settling here for a couple of months. Pay no attention to my cursing. It's fine here in the autumn. No, please, Modichka, do not change your mind. The one who is moping almost to the point of tears is Alyosha. The fact is he lived very well at Simaki! 2 August I'm starting, but very slowly and gradually, to adjust to Kamenkan life. I received your letter. I give you permission to write me no more than one small piece of paper a week, provided that you take up the story in earnest. Kisses, P. Tchaikovsky I thank Kolichka and will write to him by the next post. Alyosha is writing to him.