Letter 1701

Date	3/15 March 1881
Addressed to	Modest Tchaikovsky
Where written	Naples
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 1621)
Publication	Жизнь Петра Ильича Чайковского, том 2 (1901), p. 460 (abridged) П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том X (1966), p. 55–58 (abridged)

Text and Translation

The ellipses (...) indicate parts of the letter which have been omitted from all previous publications of this letter, and which it has not yet proved possible to restore from other sources.

Russian text (original)

English translation By Brett Langston

Неаполь 3/15 марта 1881 Модя! Я собрался писать тебе вчера, но пришёл Щербатов (бывший флаг-офицер Бутакова) сообщить ужасное известие о смерти государя, которое чрезвычайно сильно потрясло меня. В такие минуты неприятно находиться за границей, и я всей душой стремился в Россию, чтобы быть ближе к источнику сведении, чтобы принимать участие в демонстрациях новому царю, знать подробности, словом, жить общею со всеми своими жизнью. Так странно было после получения этого известия сойти к table d'hôt'у и слышать разговоры о прелестях Сорренто, о поездке в Камальдоли и т. д. Главное — мучительна неизвестность; в газетах здешних был вчера же вечером напечатан такой вздор, что противно читать. Я уже 4-ыи день в Неаполе. Можно сказать, что в Риме я буквально не снимал фрака и белого галстука и последний день провёл до глубокой ночи у Бобринских, кокетничая с посланницей и восхищая каких-то римских князей и маркизов своей музыкои. Поэтому можешь себе представить, с каким восхищением я уехал оттуда. Остановились мы в Hôtel des étrangers, очень роскошном, но не так хорошо организованном, как Costanzi, а главное скучно то, что здесь нашёлся Щербатов, а за обедом сидят ещё многие другие офицеры с «Эдимбургского». В первые же день я бегал смотреть на Pension d'Orient и испытал, да и теперь ежедневно испытываю, какое-то острое наслаждение, воображая себе в этом доме тебя с Колей и Алёшеи. Сегодня я даже входил туда и слегка осмотрел дом под предлогом, что Князь Голицын мне рекомендовал это заведение. Бедны и мои Ленька! Какой ужасный переход: от Chiaia к Покровским казармам. [...] Третьего дня катались в сторону Байи, а вчера ездили на Везувий. Как жаль, что ты не видишь здесь Кондратьева это просто комедия. Он прежде всегда рассказывал, что бывал на Везувии; вчера же оказалось, что дальше Обсерватории он никогда не был. Я же от Резины до Обсерв[атории] шёл пешком. Потом близ жел[езно]-дор[ожнои] станции мы завтракали, а затем поднялись на вершину. Н[иколаи] Дм[итриевич] в последнюю минуту перед отправлением струсил и вылез из вагона, говоря, что голова кружится. Я же с Сашей поднялись и затем в сопровождении 5 гидов, содравших с меня 30 фр[анков], взобрались к самому кратеру. Зрелище это адски красиво и страшно. Везувии всё это время слегка пошаливает: мы видели массы свежей лавы ещё раскалённой, и минутами задыхались от серных испарении, так что Саша хотел даже возвратиться не дойдя до конца, — но моя храбрость взяла верх. Теперь, когда я уже был на Везувии, мне страшно хочется знать, где были в прошлом году вы. Неужели Коля стоял, как мы вчера, над самым кратером в двух шагах? Если да, то воображаю, как ты боялся. Но Боже, до чего был смешон Н[иколаи] Дм[итриевич], когда он сидел уже в вагоне (конструкция жел[езнои] дор[оги] и вагонов подобна лионской) и чуть не падал в обморок от страха ввиду восхождения почти по перпендикулярной линии! и наконец, когда уже в самую последнюю секунду, бледный с блуждающими глазами, он выскочил и убежал. Вообще он очень смешон и забавен, но иногда действует мне на нервы: 1) при различных расчётах, причём Сашины расходы почему-то разделяются между мной и им пополам; 2) когда, говоря по-итальянски, он выговаривает как истый римлянин (коса — вместо cosa; маркэсэ вместо marchese; инвэшэ вместо invéce, и т. д.) и 3) когда он предаётся художественным восторгам, как угорелый бeгaeт по музеям, восхищаясь вкривь и вкось всем, но не рассматривая ничего, 4) когда он заставляет меня ходить, если я хочу сидеть, голодать, если хочу есть, есть, если хочу голодать, кататься, если хочу гулять и т. д. Во избежание разных взаимных неудовольствий, я всему этому подчиняюсь, но нередко тягощусь. Какой я исключительный человек! Часто мне приходит в голову мысль, что с Кондратьевым я не могу как следует наслаждаться путешествием и что он мне портит всё удовольствие, а с другой стороны, отлично сознаю, что, если бы он уехал, — я бы страшно скучал и стал бы тосковать. Но что за прелесть Саша. Чем больше я узнаю его, тем больше люблю, и знаешь, я даже нахожу его очень поэтичным. Когда увидимся, напомни мне, чтобы я рассказал тебе одну трогательную Сашину историю. Вчера я получил твоё письмо и проглотил его с неимоверным интересом. Меня поразило, что Герм[aн] Карл[ович] не узнал себя в «Благодетеле». Модя! Прости, что выскажу своё откровенное мнение насчёт «Трутнеи». Мне не нравится, что ты хочешь переделывать их. По-моему, что-нибудь одно: или пусть они останутся романом, или если ты этого уже решительно не хочешь, то покамест оставь и совсем, но не перерабатывай. Ce cera du réchauffe! Пиши что-нибудь новое и не смущайся тем, что план новый пиэсы не сразу приходит в голову. Подожди, не насилуй себя,— новые планы явятся сами собой. может быть, когда ты меньше всего этого будешь ожидать. Не понимай из моих, слов, что я изменил свой мнение насчёт «Трутней». Я считаю их очень талантливым произведением, но ты в течение 4 лет, наверное, охладел к своим героям и полюбить их снова можешь не теперь, а через несколько лет. Работа эта в настоящую минуту не принесёт тебе радостей творчества. Нужно было кончить их ещё 2 года тому назад, но раз что это не случилось, — то уж лучше теперь на время расстаться с ними. Может быть, что я ошибаюсь, — но пишу тебе то, что чувствовал, когда читал в твоём письме намерение вернуться к «Трутням». Вчерашнее известие отразилось и на мне. Я не хотел писать тебе о том раньше, ибо ожидал, чем вопрос разрешится, но дело в том, что между великими князьями шли разговоры о том, чтобы взять меня на «Эдимбургском» в Афины и Иерусалим, куда всё трое должны были идти через 5 дней. Вероятно, это бы и состоялось, но теперь оба Вел[икие] кн[язья] Александровичи уже на пути к Петербургу, а Конст[антин] приехал вчера вечером сюда и сегодня тоже летит в Петербург. Говарят, что до крайности, до восторга симпатичный мне Павел Алекс[андрович] (я его особенно полюбил не после личного знакомства, а после многого слышанного про него от близких ему людей) имел какой-то страшный припадок по получении ужасного известия и совершенно больной сел в вагон. Звонят к обеду. Целую крепко тебя и Колю. Очень может быть, что я вернусь в Петербург раньше, чем думал, вместе с Кондр[атьевымl, т. е. в конце этого месяца. Твой П. Чайковский

Naples 3/15 March 1881 Modya! I meant to write to you yesterday, but Shcherbatov (Butakov's former flag officer) came to tell me the terrible news about the death of the Sovereign, which which greatly shocked me. At such moments it is unpleasant to be abroad, and with all my soul I had the urge to go to Russia to be closer to the source of information, to take part in demonstrations to the new emperor, to learn the details, in short, to live a common life with everybody else. It was so strange, after receiving this news, to go to the table d'hôte and hear conversations about the delights of Sorrento, about a trip to Camaldoli, etc. It's not knowing that's the most painful; last evening the local papers printed such nonsense that it was horrible to read. This is already my 4th day in Naples. You could say that in Rome I literally didn't take off my tailcoat and white tie, and spent the last day until late at night at the Bobrinskys, courting the ambassador's wife and enrapturing some Roman princes and marquises with my music. So you can imagine what a delight it was for me to leave there. We've settled into the Hôtel des étrangers, very luxurious but not as well organised as the Costanzi, and the most tedious thing is that we found Shcherbatov here, and many other offices from the "Édimbourg" were seated at dinner. On the very first day I ran to see the Pension d'Orient and experienced, as I'm still experiencing every day, some sort of acute pleasure, imagining you in this house with Kolya and Alyosha. Today I even went there and gave the house a little inspection, under the pretext that Prince Golitsyn recommended the establishment to me. And what about my poor Lyonka too! What an awful transition: from Chiaia to the Pokrovsky Barracks. [...] The day before yesterday we drove towards Baiae, and yesterday we went to Vesuvius. What a pity that you can't see Kondratyev here — it's simply comical. He always said before that he'd been up Vesuvius; yesterday it turned out that he'd been no further than the Observatory. I went on foot from Rezina to the Observatory. Then we had lunch near the railway station, and then climbed to the top. Nikolay Dmitryevich had second thoughts at the last moment before departure, and climbed out of the carriage, saying that his head was spinning. Sasha and I went up anyway, and then in the company of 5 guides who fleeced me for 30 francs, we climbed up to the crater itself. The sight is hellishly beautiful and terrifying. Vesuvius was misbehaving a little all this time; we saw masses of fresh lava, still hot, and for minutes on end we were suffocating from the sulphuric fumes, such that Sasha even wanted to return before reaching the top — but my courage prevailed. Now that I've already been to Vesuvius, I terribly want to know where you were last year. Did Kolya really stand just two steps away from the crater, as we did yesterday? If so, then I can imagine how frightened you were. But God, how funny Nikolay Dmitryevich was when he was already sitting in the carriage (the construction of the railway and carriages was similar to that in Lyons), and almost fainted from fear due to the almost vertical ascent of the tracks! And finally, at the very last second, pale with darting eyes, he jumped out and fled. In general, he is funny and amusing, but sometimes he acts on my nerves: 1) with various calculations, and for some reason Sasha's expenses are divided equally between me and him, 2) when speaking Italian, he pronounces things like a true Roman (kosa instead of cosa; markese instead of marchese; inveshe instead of invéce, etc.), and 3) when he's wallowing in artistic delights, he runs around museums like a madman, admiring everything willy-nilly, but not stopping to look anything, and 4) when he makes me walk if I want to sit, starve if I want to eat, eat if I want to starve, ride if I want to walk, etc. In order to avoid various mutual annoyances, I submit to all this, but it's quite often a burden. What an exceptional fellow I am! The thought often crosses my mind that I cannot properly enjoy the trip with Kondratyev here, but on the other hand, I'm well aware that if he left, I should be terribly bored and miserable. But what a delight Sasha is. The more I come to know him, the more fond I become of him, and you know, I even find him most poetic. When I see you, remind me to tell you one touching story about Sasha. Yesterday I received your letter and devoured it with incredible interest. I was amazed that Herman Karlovich didn't recognise himself in "The Benefactor". Modya! I'm sorry for expressing my frank opinion regarding "The Drones". I don't like that you want to re-do it. In my opinion, there's just one thing: either let it stand as a novel, or if you absolutely no longer want this, then leave it altogether for the time being, but don't re-do it. Ce cera du réchauffe! Write something new and don't be embarrassed by the fact that you don't immediately have an idea for a new play in mind. Wait and don't force yourself — new ideas will appear by themselves, perhaps when you least expect it. Don't take it from my words that I've changed my mind regarding "The Drones". I consider it to be a very talented work, but over the course of 4 years you have surely lost interest in your heroes, and if you don't grow to love them again now, then you might in a few years' time. At the present moment this work will not bring you the joys of creativity. It was necessary to finish it 2 years ago, but since this didn't happen, it's better now to leave it for a while. Perhaps I'm mistaken, but I'm writing to tell you what I felt when I read in your letter of your intention to return to "The Drones". Yesterday's news affected me too. I didn't want to write to you about this earlier, because I expected that the issue would have been settled, but the fact is that there were conversations between the Grand Dukes at the "Édimbourg" about taking me to Athens and Jerusalem, where all three should have been going in 5 days. This probably would have happened, but now both Grand Dukes Aleksandrovich are already on their way to Petersburg, while Konstantin came here last night and is also hurrying to Petersburg today. They say that Pavel Aleksandrovich, whom I found so delightfully and extremely sympathetic (I became particularly fond of him not after meeting him personally, but after hearing a great deal about him from people close to him) had some sort of terrible seizure upon receiving the awful news, and he collapsed in the carriage. They're calling us for dinner. I kiss you and Kolya hard. It may very well be that I return to Petersburg earlier than I thought, together with Kondratyev, i.e. at the end of this month.