Letter 1742

Tchaikovsky Research
Date 7/19 May 1881
Addressed to Modest Tchaikovsky
Where written Kamenka
Language Russian
Autograph Location Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 1626)
Publication П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том X (1966), p. 98–99 (abridged)
П. И. Чайковский. Забытое и новое (1995), p. 126 (abridged)

Text

Russian text
(original)
Каменка
7 мая 1881

Вчера получил твою телеграмму из Москвы. Известие а быстром выздоровлении Саши было до такой степени неожиданно, и переход от грустных известий к сталь радостному так внезапен, что никому не верилось. Мы решили, что едет в четверг обозначает будущий четверг, 14-го, и теперь ждём подтверждения. Между тем утром сегодня я получил твоё письмо от 2-го мая и просто разозлился. Как можно было недоумевать о моем молчании? Ведь я лишь 29-го сюда приехал. Каким же образом 2-го мая могли вы ожидать от меня писем? Конради мне действительно писал, и я отвечал в тоне умеренном, на полном достоинства и пропитанном несимпатией к нему. От этого письма ему, наверное, не поздоровится. Особенно досталось ему за упрёки, которые он тебе делает по поводу комедии и за просьбу отклонить тебя от столь не вяжущегося с педагогическими занятиями (?) дела. Я думал, что наша переписка останется для тебя тайной, но раз что ты о ней знаешь, я тебе при случае покажу как его письмо, так и мой ответ.

У нас всё благополучно, всё дети здоровы, и время прохо¬дит довольно незаметно и приятно. Только антиеврейское движение, произведшее в Каменке страшную панику между жидами, немножко беспокоит. Особенно было страшно после того, как в Смеле произошёл разгром. Лавки здесь два дня были закрыты. Евреи сидели кучами около своих домов и плакали, как на реках Вавилонских. Теперь выяснилось, что в народе до сих пор существовало убеждение, что быть жидов царь велел. Сегодня адресовали Ивана Савенку, проповедавшего избиение евреев. Уже если давыдовский кучер был глубоко убеждён в правоте дела избиения, то можно себе представить, как безгранично верили в это крестьяне.

Я ничего не делаю; решительна не расположен что бы та ни была делать и немножко страдаю от этого. Всего страннее, что я решительно не нахожу времени заниматься, и не понимаю, как я умел находить его прежде? То нужно гулять, то писать письма, то ехать с детьми в лес, то давать Бобику или Тасе урок музыки, то идти в большой дом, где теперь необходимо часто бывать, дабы советоваться насчёт детей и вообще насчёт распоряжения временем, — и вот день прошёл. С Ник[олаем] Вас[ильевичем] был у меня политический спор, в коем я успел только один раз рот раскрыть, чтобы что-то возразить, и тотчас же на меня хлынул поток брани, за которую он потом прощения просил. Страшно тоскую по Алёше. Ежедневна плачу вечером: это обратилось у меня в привычку. Как ты думаешь, в которому часу Miss Eastwood заставляет меня ужинать: — в 6½?!! Я подчиняюсь, но в душе протестую. Целую крепко.

П. Чайковский

Целую крепко тебя и Количку.

Р. S. Твоя предпоследняя телеграмма гласила следующее: Саша провела ночь без жару сегодня втреть. Мы тщетна ломали себе голову, что значит втреть? И только сегодня я начинаю догадываться, что, вероятно, это встает.

Теперь, когда ты уже получил, вероятно, деньги, я тебе признаюсь Модичка, что мне в высшей степени тяжела была исполнить твою просьбу, и вот почему. В Москве перед выездам мне нужны были деньги, ибо от полученных в Петербурге 500 у меня не оставалось ничего. Когда я сказал Петру Ивановичу, что возьму у нега ещё денег, он в первый раз в жизни сделал гримасу и весьма сердито спросил, сколько. Я хотел взять триста, но струсил и сказал 200, и этих денег мне едва хватило, чтобы сделать разные московские расплаты и приехать сюда. Обстоятельство это заставило меня призадуматься, и теперь я с неудовольствием и сжиманием сердца думаю а Юргенсоне. Всё это пишу тебе никак не для того, чтобы тебя помучить, но от даю тебе отчёт в очень неприятном ощущении, испытанном мной, когда пришлось посылать телеграмму о твоих деньгах. Отчасти неудовольствие Петра Ивановича я объясняю себе тем, что он сердит на меня за отказ от директорства. Как бы то ни было, но я никогда не забуду отвратительной минуты, когда увидел на лице Юргенсона мысль: «однако ты слишком со мной бесцеремонен».

Модя! Когда ты зовёшь меня в Гранкина, в какое время?