Letter 178

Tchaikovsky Research
Date 13/25 January 1870
Addressed to Modest Tchaikovsky
Where written Moscow
Language Russian
Autograph Location Saint Petersburg (Russia): National Library of Russia (ф. 834, ед. хр. 36, л. 19–20)
Publication Жизнь Петра Ильича Чайковского, том 1 (1900), p. 336 (abridged)
П. И. Чайковский. Письма к родным (1940), p. 143–144
П. И. Чайковский. Письма к близким. Избранное (1955), p. 60–61 (abridged)
П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том V (1959), p. 201-202
П. И. Чайковский. Забытое и новое (1995), p. 121 (abridged)
Piotr Ilyich Tchaikovsky. Letters to his family. An autobiography (1981), p. 59 (English translation; abridged)

Text and Translation

Russian text
(original)
English translation
By Brett Langston
13 января 1870 г[ода]

Любезный брат Модя!

Полагаю, милый брат, что ты не сердишься за моё долгое молчание и веришь в моё родственное расположение, которое я тебе не раз оказывал. Вспомни, сколько раз я тебе давал денег и вообще сколько благодеяний тебе оказал! Вообще, милый брат, я тебя очень люблю; и хоть я нещадно тебя надул, обещав тебе прислать денег на праздники и не исполнив этого, — но всё-таки я твой благодетель и ты не должен знать, чем меня отблагодарить.

Шутки в сторону, Моденька, мне очень стыдно, что я тебя надул, откладывал все, а потом так прокутился, что ежедневно занимаю по 1 р[убл] у Агафона. Но, честное слово, пришло тебе немного вскоре, а затем обещанный куш к марту.

Толя прожил здесь до четверга вечера и очень хотел остаться ещё, но безденежье тому помешало. Я его почти не видел, он все кутил с Тарасовым, Гудимом и ещё своим товарищем, к[от]рого фамилию не помню. У нас здесь гостили Балакирев и Корсаков. Они проехались напрасно; концерт, которым Балакирев должен был управлять, не состоялся, так как зала была занята. Мы, разумеется, каждый день виделись. Балакирев все больше и больше начинает меня обожать, так что я, наконец, не знаю, как его от благодарить за всю эту любовь. Корсаков посвятил мне очень хорошенький романс, проданный им Юргенсону. Им обоим очень нравится моя увертюра, которая и мне тоже нравится.

Кроме этой увертюры, я ещё написал хор насекомых из оперы «Мандрагора», сюжет которой тебе, кажется, известен; он сделан Рачинским. Я было решился приняться за это либретто, но приятели отговорили, доказывая, что опера выйдет несценичная. Теперь Рачинский же готовит мне очень интересный сценарии под названием «Раимонд Люллии».

Милый Моденька, ради Бога, старайся привыкнуть к мысли, что скоро должна для тебя миновать пора переодевания себя в Папашин халат и надевания колпака от лампы на голову; тебе, может быть, придётся очень скучать и томиться на службе, — и я боюсь, что ты на себя слишком легко смотришь, не приготовляешься к тому, что тебя ожидает; а ведь без страдания ни что не даётся. Если есть малейшая возможность, старайся быть не бугром. Это весьма грустно. В твои лета ещё можно заставить себя полюбить прекрасный пол; попробуй хоть один раз, может быть удастся.

Представь себе, какая у меня память на лица. Твоего товарища Краевского я видел лет восемь тому назад, когда он с заплаканными глазами приехал с приёмного экзамена к Адамову; на днях встретил его в Артистическом кружке и сейчас же узнал.

Я очень боюсь, чтоб Оконешнинов не компрометировал тебя частыми посещениями Училища; он очень добрый малый, но бывать с ним часто Вместе не годится.

Представь, что Шиловский с сентября мне не писал ни разу. На днях в «Русских ведомостях» подсмеивались над тем что «Figаrо» в числе разных аристократов и вельмож, проживающих в Ницце, называет: княгиню Бутовскую, Графа Рюмина и князя В. Шиловского.

Получил вчера письмо от Авдотьи Яковлевны; если увидишь ее, скажи, что на днях ей напишу.

На прошлой неделе Рубинштейна притянули в мировой суд за то, что он на некую M[ademoise]lle Щебальскую, ученицу Консерватории, закричал: «Ступайте вон!». Вся Москва об этом толковала и большинство было против Р[убинштейна], но мировой судья его оправдал.

Целую тебя, Моденька. Пиши.

П. Чайковский

Крепко целую Папашу и Пышку.

13 January 1870

My good brother Modya!

I am sure, dear brother, that you are not angry for my protracted silence, and have faith in the closeness of our kinship, which I have demonstrated to you more than once. Remember how many times I have given you money, and in general how much benefit I have been to you! In general, dear brother, I love you very much; and although I mercilessly deceived you by promising to send you money for the holidays and not fulfilling this — I am still your benefactor, and you ought to be grateful to me.

Joking aside, Modenka, I'm very ashamed that I cheated you, put everything to one side, and then became so carried away that I'm borrowing 1 ruble a day from Agafon. But on my word of honour you'll have something shortly, and then the promised bounty by March.

Tolya was staying here until Thursday evening and very much wanted to stay longer, but a lack of funds prevented him from doing so. I hardly saw him, as he was boozing with Tarasov, Gudim and another friend whose surname I don't remember. Balakirev and Korsakov were staying here. Their journey was in vain; the concert that Balakirev should have conducted didn't happen because the hall was occupied. Of course, we saw each other every day. Balakirev is starting to worship me more, so that in the end I don't know how to thank him for all this adoration. Korsakov has dedicated a very nice little romance to me, which he's sold to Jurgenson. They are both really pleased with my overture, which I'm pleased with too.

Besides this overture, I've also written a chorus of insects for the opera Mandragora, the story of which I think you know; it was done by Rachinsky. I'd made up my mind to start working on his libretto, but my friends dissuaded me, arguing that the opera was unsuited to the stage. Now Rachinsky's preparing a very interesting scenario for me entitled "Raimond Lully".

Dear Modenka, for God's sake try to reconcile yourself to the idea that soon the time for dressing yourself up in Papasha's dressing gown and putting the lamp cap on your head must soon be over; you may have to be very fed up and bored in employment — and I'm afraid that you're much too self-absorbed, and not prepared for what awaits you; but nothing comes without suffering. If there is the slightest chance, try to not to do buggery. This is extremely sad. At your age you can still force yourself to love the fair sex; try it at least once, and maybe you'll succeed.

Just imagine what a memory I have for faces. I saw your comrade Krayevsky about eight years ago, when he came from the entrance exam to Adamov with tear-stained eyes; I met him the other day at the Artistic Circle and recognised him immediately.

I'm very worried that Okoshennikov's frequent visits to the school won't compromise you. He's a very kind-hearted little man, but it's inappropriate to be with him too often.

Just think, Shilovsky hasn't written to me even once since September. The other day in the "Russian Register" they laughed at the fact that "Figaro", amongst various aristocrats and nobles living in Nice, named: Princess Butovskaya, Count Ryumin and Prince V. Shilovsky".

I received a letter yesterday from Avdotya Yakovlevna; if you see her, tell that I'll write to her in a few days.

Last week, Rubinstein was hauled before the magistrates' court for shouting at a certain Mademoiselle Shchebalskaya, a student at the Conservatory, to "Get out!". This was the talk of Moscow, with the majority against Rubinstein, but the magistrate acquitted him.

I kiss you, Modenka. Do write.

P. Tchaikovsky

I kiss Papasha and Dumpling hard.