Letter 1792

Tchaikovsky Research
Date 22 June/4 July 1881
Addressed to Modest Tchaikovsky
Where written Kamenka
Language Russian
Autograph Location Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 1635)
Publication Жизнь Петра Ильича Чайковского, том 2 (1901), p. 475 (abridged)
П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том X (1966), p. 150–152 (abridged)

Text

Russian text
(original)
Каменка
22 июня

Я не усматриваю никакой подлой лести в том, что ты говоришь «как жаль», когда Конради объявляет, что не вернётся в Гранкино, или в том, что Лизав[ета] Мих[айловна] притворяется, что рада его видеть. Это проявление той бездонной пропасти лжи, которая лежит в основе человеческих отношений. Правду кто-то сказал, что слово дано человеку, дабы он мог скрывать свою мысль. Нельзя же тебе было сказать Конради: «ну и слава Богу, что не приедете!» Нельзя было даже промолчать. Простая учтивость (ложь, возведённая в принцип и на степень какого-то непреложного закона) требовала, чтобы ты что-нибудь сказал. Точно так же и Ели[завета] Мих[айловна] должна в силу закона учтивости и чести, подобающей хозяину дома, платящего ей жалование, делать ему глазки и с кажущимся наслаждением выслушивать его речи. Живя среди людей, невозможно не лгать от первой минуты пробуждения до минуты засыпания. Только когда спим, мы не лжём. Все лгут, но не всех это тяготит. Есть отличные и в своёем роде правдивые люди, очень легко и охотно мирящиеся с этим вечным лганьём; других, напр[имер] тебя и меня, это тяготит. Что касается меня, то все больше и больше ненавижу я жизнь в обществе. А разговоры? Когда и где (за исключением совершенно естественного обмена мыслей между людьми в самом деле близкими) разговор не бывает отвратительной комедией, имеющей тот результат, что она убивает самое драгоценное достояние наше: время! Вчера, напр(имер], когда Ник[олай] Ваа[ильевич] пришёл ко мне, прервал мои занятияи испортил весь вечер, — что я испытывал, кроме желания крикнуть: «да уйди же ты, наконец, жестокий человек, .во имя учтивости ворующий у меня самым наглым образом то, что мне всего дороже, — время!» И всё разговоры всегда не ведут ни к чему, кроме убиения времени.

Нет! уеду куда-нибудь на необитаемый остров. Пожалуй, позволю тебе, Модя, иногда гостить у меня, но если б ты знал, до чего будет ограничено количество людей, коих я .допущу по временам намой остров!

Ты меня приводишь в ужас своим предположением звать Таню в Рим. Это может прийти в голову, когда находишься далеко от неё. Да лучше быть в каторжной работе, чем в раю небесном проводить время с Таней. Если бы они всё могли уехать в Рим, тогда другое дело; — я бы очень был рад этому и даже советовал так поступить. Но теперь квартира в Киеве нанята, Саша хочет жить там, Тане Киев тоже почему-то нравится, и ты их не собьёшь ничем. Я совершенно убеждён и заранее знаю, что, кроме огорчений, они ничего не испытают в Киеве. Но попробуй им это сказать!

Всё обстоит довольно благополучно. Таня лежит [...]. Сегодня у нас будут обедать 15 офицеров из стоящего здесь батальона пехоты и казацкого отряда. Ты бы не узнал теперь Каменки! Целый день труба раздаётся, и точно будто в Красном селе находишься.

У меня теперь есть любимая прогулка в одно место, где пасутся крестьянские стада (на возвышенности между Тимашевской дорогой и Юрчанской) [...].

Мне ужасно хочется съездить в Киев, но не могу, ибо то Лева хочет меня сопровождать, то Бернатович, то то, то другое. А теперь Лева уедет провожать Сашу за границу до Жмеринки, оттуда он проедет к Над[ежде] Фил[аретовне], которая мечтает поручить ему все дела свои, и пока он не вернётся, мне нельзя будет уехать. До свиданья, Модичка.

П. Чайковский