Letter 1792

Date	22 June/4 July 1881
Addressed to	Modest Tchaikovsky
Where written	Kamenka
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 1635)
Publication	Жизнь Петра Ильича Чайковского, том 2 (1901), p. 475 (abridged) П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том X (1966), p. 150–152 (abridged)

Text and Translation

The ellipses (...) indicate parts of the letter which have been omitted from all previous publications of this letter, and which it has not yet proved possible to restore from other sources.

Russian text (original)

English translation By Brett Langston

Каменка 22 июня Я не усматриваю никакой подлой лести в том, что ты говоришь «как жаль», когда Конради объявляет, что не вернётся в Гранкино, или в том, что Лизав[ета] Мих[айловна] притворяется, что рада его видеть. Это проявление той бездонной пропасти лжи, которая лежит в основе человеческих отношений. Правду кто-то сказал, что слово дано человеку, дабы он мог скрывать свою мысль. Нельзя же тебе было сказать Конради: «ну и слава Богу, что не приедете!» Нельзя было даже промолчать. Простая учтивость (ложь, возведённая в принцип и на степень какого-то непреложного закона) требовала, чтобы ты что-нибудь сказал. Точно так же и Ели[завета] Мих[айловна] должна в силу закона учтивости и чести, подобающей хозяину дома, платящего ей жалование, делать ему глазки и с кажущимся наслаждением выслушивать его речи. Живя среди людей, невозможно не лгать от первой минуты пробуждения до минуты засыпания. Только когда спим, мы не лжём. Все лгут, но не всех это тяготит. Есть отличные и в своёем роде правдивые люди, очень легко и охотно мирящиеся с этим вечным лганьём; других, напр[имер] тебя и меня, это тяготит. Что касается меня, то все больше и больше ненавижу я жизнь в обществе. А разговоры? Когда и где (за исключением совершенно естественного обмена мыслей между людьми в самом деле близкими) разговор не бывает отвратительной комедией, имеющей тот результат, что она убивает самое драгоценное достояние наше: время! Вчера, напр(имер], когда Ник[олай] Ваа[ильевич] пришёл ко мне, прервал мои занятияи испортил весь вечер, — что я испытывал, кроме желания крикнуть: «да уйди же ты, наконец, жестокий человек, во имя учтивости ворующий у меня самым наглым образом то, что мне всего дороже, — время!» И всё разговоры всегда не ведут ни к чему, кроме убиения времени. Нет! уеду куда-нибудь на необитаемый остров. Пожалуй, позволю тебе, Модя, иногда гостить у меня, но если б ты знал, до чего будет ограничено количество людей, коих я допущу по временам намой остров! Ты меня приводишь в ужас своим предположением звать Таню в Рим. Это может прийти в голову, когда находишься далеко от неё. Да лучше быть в каторжной работе, чем в раю небесном проводить время с Таней. Если бы они всё могли уехать в Рим, тогда другое дело; — я бы очень был рад этому и даже советовал так поступить. Но теперь квартира в Киеве нанята, Саша хочет жить там, Тане Киев тоже почему-то нравится, и ты их не собьёшь ничем. Я совершенно убеждён и заранее знаю, что, кроме огорчений, они ничего не испытают в Киеве. Но попробуй им это сказать! Всё обстоит довольно благополучно. Таня лежит [...]. Сегодня у нас будут обедать 15 офицеров из стоящего здесь батальона пехоты и казацкого отряда. Ты бы не узнал теперь Каменки! Целый день труба раздаётся, и точно будто в Красном селе находишься. У меня теперь есть любимая прогулка в одно место, где пасутся крестьянские стада (на возвышенности между Тимашевской дорогой и Юрчанской) [...]. Мне ужасно хочется съездить в Киев, но не могу, ибо то Лева хочет меня сопровождать, то Бернатович, то то, то другое. А теперь Лева уедет провожать Сашу за границу до Жмеринки, оттуда он проедет к Над[ежде] Фил[аретовне], которая мечтает поручить ему все дела свои, и пока он не вернётся, мне нельзя будет уехать. До свиданья, Модичка. П. Чайковский

Kamenka 22 June I don't see anything disingenuous when you say what a pity when Konradi announces that he won't be returning to Grankino, or in the fact that Lizaveta Mikhaylovna pretends to be glad to see him. This is a manifestation of the bottomless abyss of untruths that underlie human relationships. Someone rightly said that words are given to man so that he can conceal his thoughts. You could hardly have told Konradi: "Well, thank God you're not coming!". Even to remain silent was impossible. Simple politeness (a lie elevated to a principle and to the level of some immutable law) demanded that you say something. In exactly the same way, Yelizaveta Mikhaylovna must, by virtue of the law of courtesy and respect befitting the owner of the house who pays her salary, make eyes at him and appear to listen to his speeches with pleasure. Living amongst people, it is impossible not to lie from the first waking moment to the moment of falling asleep. Only when we sleep do we not lie. Everyone lies, but not everyone is bothered by it. There are splendid and, in their own way, honest people who very easily and willingly put up with this eternal lying; for others, such as you and me, it is a burden. As for me, I detest life in society more and more. And what about conversations? When and where (with the exception of a completely natural exchange of thoughts between people who are actually close) is a conversation not a disgraceful comedy, with the result that it kills our most precious asset: time! Yesterday, for example, when Nikolay Vasilyevich came over to me, interrupted my work and ruined the whole evening — what did I feel except the desire to cry: "yes, go away at last, you dreadful man, most brazenly stealing from me in the name of politeness that most precious thing of all to me — time!". And all conversations inevitably amount to nothing more than killing time. No! I'll go to a deserted island somewhere. Perhaps I'll allow you, Modya, to visit me occasionally, but if you only knew how limited the number of people I'll permit on my island now and then will be! Your idea of inviting Tanya to Rome fills me with horror. This can only come into your head when you're far away from her. Indeed, I'd sooner do hard labour than spend time with Tanya in heavenly paradise. If they could all go to Rome, this would be another matter; I'd be very glad about this, and even advise you to act on it. But they've now rented an apartment in Kiev: Sasha wants to live there, Tanya also likes Kiev for some reason, and there's no talking them out of it. I'm thoroughly convinced and already know that they will experience nothing but grief in Kiev. But try telling them that! Everything is going fairly well. Tanya is laid up [...]. Today we're having dinner with 15 officers from the infantry battalion and the Cossack detachment stationed here. You wouldn't know Kamenka now! There are trumpets sounding all day long, and it's just like being in Krasnoye Selo. I now have a favourite walk to one spot where the peasants graze their herds (on a hill between the Timashevskaya and Yurchanskaya roads) [...]. I'm awfully keen to go to Kiev, but I cannot, because either Lyova wants to accompany me, or Bernatovich, or both of them. And now Lyova will be escorting Sasha abroad as far as Zhmerinka, and from there he's going to Nadezhda Filaretovna, who dreams of entrusting all her affairs to him; until he returns, I won't be able to leave. Until we meet, Modichka. P. Tchaikovsky