Letter 1879

Date	25 October/6 November 1881
Addressed to	Modest Tchaikovsky
Where written	Kamenka
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 1652)
Publication	П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том X (1966), p. 253–255

Text and Translation

Russian text (original)

English translation By Brett Langston

Каменка 25 окт[ября] Модя, небось Лизавете Вас[ильевне] пишешь письма, а мне нет! Читал я сейчас твоё письмо; оно мне не понравилось. Видно, что, хотя ты и делаешь оговорку, что в Риме очень хорошо, что там зелено и т. д. — но, в сущности, кажется, ты скучаешь и грустишь. Отчего это, Модя? Я думаю, что виною этому Коля, который скучает в Риме, как везде, — и ты в тайне души боишься, что сделал ошибку, поселившись в Риме. Письмо твоё имело то хорошее последствие, что я решился как можно скорее ехать в Рим. Мне почему-то кажется, что, как я приеду, то и мне ивам будет лучше. Думаю, что буду впоследствии не без удовольствия вспоминать время, проведённое в этот приезд в Каменке. Меня очень томила моя работа, но уединение моё мне нравилось. Странно, что пока я был один, мне было привольно. Как только приехал Лева (уже не гостем, как в первый раз с Верой, а хозяином), я стал стеснятья, скучать и желать, чтобы всё это скорее кончилось. Бедный Лёвушка! Мне в душе совестно перед ним, — но он наводит на меня уныние. Приходится постоянно говорить с ним о Тане, о Саше, в тысячный раз, без всякого результата и пользы, подробно констатировать всю грустную безнадёжность их положения. Обе продолжают морфинизироваться. Впрочем, обе на ногах: Саша целый день в магазинах; Таня занимается хозяйством. Потом у Левы теперь пошли разные неудачи в хозяйстве: пожары, падеж скота, бураки, лежащие до сих пор в земле без уверенности, что они будут выкопаны, ибо зима, по видимому, совсем установилась, и вот уже неделя, что все ездят на санях. Бедный Лева все вздыхает, и мне бывает его так жалко и так совестно, что я свободен и беззаботен, а он ни минуты душевного спокойствия не знает. Впрочем, не преувеличивай себе невзгод; даже, несмотря на всё эти невзгоды, хозяйственный год был так хорош, что одной пшеницей он взял более 50 тысяч. Не в этом несчастье, а в Тане. Не понимаю, отчего её не хотят отдавать за Керна. Чудесный человек, имеющий 15 тысяч в год; правда, он не аристократ, — но что уж за этим гнаться! В большом доме, где до сих пор было так для души приятно (хоть иногда и скучно) проводить половину дня, теперь мне стало скверно, ибо приехал Пётр Вас[ильевич] с своей противной женой. Я в этот месяц, проведённый здесь, как-то ближе, чем когда-либо, сошёлся с Лиз[аветой] Вас[ильевной] и Ал[ександрой]Вас[ильевной]. Вчера Лиз[авета] Вас[ильевна] читала мне свой римский журнал с рисунками; какая прелесть и как интересно! Модя! что за чудная женщина Над[ежда] Фил[аретовна]! Знаешь, что, собственно говоря, моё финансовое положение было отчаянное. Она каким-то сверхъестественным нюхом это почувствовала и прислала мне сверхбюджетную сумму, которая мне совершенно развязывает руки и возвращает полную свободу кататься по Европе сколько угодно *. Мне было мучительно-совестно принимать этот дар, но, конечно, я всё-таки принял его. Если б ты прочёл письмо, в котором она послала мне чек на Киевский банк, — то изумился бы её грандиозной доброте и деликатности. Я даже плакал, и не от удовольствия иметь в руках чек, а именно от хороших слов её письма. Сегодня воскресенье, 25 число; в пятницу 30-го я еду в Киев, 4-го будет свадьба, а засим, смотря по тому, на сколь[ко] времени получит отпуск Толя, вероятно на одну неделю, я еду за границу как только можно скорее. Скажи Ник[олаю] Дм[итриевичу], что я получил милейшее письмо от Третьякова, которое уже послал Саше. Как и следовало ожидать, он пишет, что никаких отступлений от закона устроить он не может, что если Саша действительно слаб здоровьем, то его могут или вовсе освободить, или дать отсрочку на год, — но всё это заглазно решить нельзя, и что Саша должен явиться на призыв или же прислать засвидетельствованное консулом свидетельство о болезни (в том предположении, что он за границей). Одним словом, вся надежда на счастливо вынутый жребий или на какие-нибудь физические недостатки, — которых, однако ж, кажется, нет в Саше. Алёша мой вот уже 2 недели мне не пишет, Анатолий тоже, так что я не знаю, что и где Лёнька. Вероятно, он уехал в деревню. Про Верушу пишут, что она совсем теперь влюблена в своего жениха. На свадьбе будут оба Литке, Коля с женой; Лили, Толя, Ипполит. Кажется, и чужие будут на свадьбе. Модя! твоё письмо к Лиз[авете] Вас[ильевне] так написано, что у меня сердце сжимается, а между тем мне до сих пор так приятно было мыслью переноситься в Рим и воображать тебя счастливым. Целую тебя и Колю. До свидания, Модичка. П. Чайковский Ник[олая] Дм[итриевича] целую. Неужели ты не получил моих писем, писанных отсюда: первое было написано на другой день по приезде, очень подробное. * Это совершенно между нами.

Kamenka 25 October Modya, I daresay you're writing letters to Lizaveta Vasilyevna, rather than to me! I Just read your letter; I did not like it. Clearly, despite your caveat that Rome is very good, that everything is verdant, etc. — in essence it seems that you are fed up and miserable. Why is that, Modya? I think that Kolya is to blame for this — he is as bored in Rome as everywhere else, and you are secretly worried that you have made a mistake by settling in Rome. Your letter had a good outcome, in that I've decided to go to Rome as soon as possible. For some reason it seems to me that once I arrive, things will improve for both of us. I think that I'll subsequently recall the time I spent during this visit to Kamenka with pleasure. I was very weary from my work, but I enjoyed my solitude. It's odd that while I was alone, I felt at ease. As soon as Lyova arrived (no longer as a guest, as on the first occasion with Vera, but as the host), I began to feel constrained and miserable, and wished for all this to soon come to an end. Poor Lyovushka! I feel guilty in my soul before him, but he drives me to despair. I constantly have to talk with him about Tanya, about Sasha, for the thousandth time, without any result or benefit, and to describe in detail the sad hopelessness of their situation. They are both still morphine addicts. However, they are both on their feet: Sasha is shopping all day; Tanya is occupied with housework. Then Lev's farming began to have a variety of failures: fires, deaths of cattle, beets that were still lying in the ground without any assurance they would be dug up, because it had turned altogether wintry, and for a week now everyone has been riding in sleighs. Poor Lyova is always sighing, and I feel so sorry for him and so guilty that I am free and without troubles, while he does not have a moment's peace of mind. Anyway, I shouldn't exaggerate his misfortunes; even despite all this, the economy was so good this year that he has taken in more than 50 thousand in wheat alone. The misfortune is not in this, but in Tanya. I don't understand why they don't want to give her to Kern. He's a wonderful fellow, earning 15 thousand a year; true, he isn't an aristocrat — but why bother about that! The big house, where until now it had been so pleasant for the soul (if also sometimes tedious to spend half the day, has now become horrible, because Pyotr Vasilyevich has arrived with his horrid wife. During this month here, I've somehow become closer than ever with Lizaveta Vasilyevna and Aleksandra Vasilyevna. Yesterday Lizaveta Vasilyevna read to me from her Rome journal with illustrations; how lovely and interesting! Modya! What a wonderful woman Nadezhda Filaretovna is! you know that, strictly speaking, my financial situation was desperate. With some supernatural sense she somehow perceived this, and has sent me an extra-budgetary sum, which completely unties my hands and affords me complete freedom to travel around Europe to my heart's content *. I felt guilty and ashamed accepting this gift, but, naturally, I accepted it all the same. If you had read the letter, in which she sent me a check drawn on the Kiev bank, you would have been astonished at here tremendous kindness and delicacy. I even wept, and not from the pleasure of having the cheque in my hands, but rather from the kind words in her letter. Today is Sunday, the 25th; on Friday the 30th I'm off to Kiev, the wedding will be on the 4th, and then, depending on how much leave Tolya is granted (probably one week), I'm going abroad as soon as possible. Tell Nikolay Dmitryevich that I've received the sweetest letter from Tretyakov, which I've already sent to Sasha. As expected, he writes that he cannot bend the rules, and that if Sasha really is in poor health, then he can either be released altogether or given a deferment of one year — but all this cannot be decided covertly, and Sasha must either appear for the summons or send a certificate of illness certified by the consul (assuming that he is abroad). In short, all hope rests on the luck of the ballot, or in some physical defects, which, however, it seems Sasha does not have My Alyosha hasn't written to me for 2 weeks now, or to Anatoly, so I don't know how or where Lyonka is. He's probably gone to the country. They write that Verusha is now completely infatuated with her fiancé. Both Litkes will be at the wedding, Kolya and his wife, Lili, Tolya, Ippolit. I think there will be foreigners at the wedding too. Modya! Your letter to Lizaveta Vasilyevna was written in a way that made my heart sank, and yet it was still so pleasant for me to think of being transported to Rome and imagining you being happy. I kiss you and Kolya. Until we meet, Modichka. P. Tchaikovsky I kiss Nikolay Dmitryevich. Haven't you received my letters written here? The first was very detailed, written the day after my arrival. * This is completely between us.