Letter 2034

Tchaikovsky Research
Date 29 May/10 June–3/15 June 1882
Addressed to Nadezhda von Meck
Where written Kamenka
Language Russian
Autograph Location Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 788)
Publication Жизнь Петра Ильича Чайковского, том 2 (1901), p. 535–536 (abridged)
П. И. Чайковский. Переписка с Н. Ф. фон-Мекк, том 3 (1936), p. 61–63
П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том XI (1966), p. 135–137

Text

Russian text
(original)
29 мая

Действительно, дорогой друг мой, одно из моих писем, то, в котором я сообщал Вам о выборе «Мазепы» для оперы, пропало. Вы спрашиваете меня, дорогая моя, почему я выбрал именно этот сюжет? Это произошло таким образом. Ещё год тому назад К. Ю. Давидов (директор Петерб[ургской] консерв[атории]) прислал мне либретто «Мазепа», переделанное Бурениным из поэмы Пушкина «Полтава». Мне оно тогда мало понравилось, и хотя я пытался кое какие сцены положить на музыку, — но дело как-то не клеилось, я оставался холоден к сюжету и, наконец, оставил и думать о нем. В течение года я много раз собирался отыскать другой сюжет для оперы, — но тщетно; а между тем, хотелось приняться именно за оперу, и вот в один прекрасный день и перечёл либретто, перечёл поэму Пушкина, был тронут некоторыми красивыми сценами и стихами и начал со сцены между Марией и Мазепой, которая без изменения перенесена из поэмы в либретто. Хотя я до сих пор ещё ни разу не испытал того глубокого авторского наслаждения, которое мне причинял, напр[имер], «Евг[ений] Онегин», — когда я писал его; хотя вообще сочинение подвигается тихо, и особенного влечения к своим действующим лицам я не имею, но пишу, потому что теперь уже начал, и притом сознаю, что кое-что мне всё-таки удалось. Относительно Карла XII должен разочаровать Вас, друг мой. Его у меня не будет, ибо к драме между Мазепой, Марией и Кочубеем он имеет только косвенное отношение.

Бедный Модест переживает очень трудное время. Сегодня я получил от него отчаянное письмо. Дело в том, что, если помните, покойный Конради развёлся с женой, и она совершенно равнодушно перенесла разлуку с детьми своими. Теперь интерес заставляет, её желать получить в свои руки опекунство над детьми и дочку Веру взять к себе. Между тем, Конради оставил завещание, которым он устранил её, на случай своей смерти, от всякой власти над детьми и их имуществом. Но душеприказчики его, движимые какими-то темными побуждениями, вместо того, чтобы исполнить волю покойного, хлопочут, чтобы завещание не было утверждено и чтобы бывшая г[оспо]жа Конради была назначена опекуншей. Модест, живущий с детьми в деревне, должен защищать их от разных интриганов родственников, являющихся, чтобы насильно или хитростью увезти детей. Он исполняет свой долг, ибо, пока не решится, утверждено или не утверждено будет завещание, — семейный совет тотчас после смерти Конради положил, что ничего менять нельзя. Теперь же они так нагло хотят нарушить своё же собственное постановление, что Модесту даже пришлось обратиться к предводителю дворянства и просить его защиты. Разумеется, ему теперь пришлось также рассориться с большинством этих родственников, и вообще неприятностей и забот так много, что я боюсь, как бы бедный мой Модя не разболелся. Он и без того все недомогает.

Анатолий на пути к нам.


3 июня

Я получил о Модесте новые сведения, приведшие меня в немалое уныние. Неприятностей все больше и больше, он совершенно одинок и, будучи болен, потерял голову и зовёт меня. Завтра еду туда. Мне кажется, что придётся сделать ему операцию, так как у него вследствие нарыва образовалась фистула, а этого запускать не следует. Что касается его положения, то боюсь, что как ни тяжело, как ни ужасно будет для него разлучиться с Колей, — но придётся решиться на эту крайность. Все это невыразимо смущает и беспокоит меня; я уехал бы сейчас же, если б брат Анатолий не приехал сюда только что из Парижа с женой. По-видимому, они счастливы и любят друг друга; жалко только, что она очень слабая и болезненная.

Не знаю, сколько времени останусь с Модестом, но полагаю, что не менее недель двух, и потому прилагаю свой адрес: Полтавская губерния, Константиноградского уезда, ст[анция] Ново-Николаевка, оттуда в Гранкино, П. И. Ч. Двухнедельный срок я предполагаю на тот случай, что Модесту придётся, оправившись от болезни, оставить дом, в коем он живёт. Если же все кончится благополучно, т. е. духовное завещание, которым Модест назначен опекуном, будет утверждено и права его воспитанника на оставленное имение не будут от него отняты (чего, по-видимому, добивается г[оспо]жа Брюллова, мать Коли), — то, может быть, я останусь там гораздо дольше. Последнее было бы мне теперь очень кстати, так как, по стечению различных обстоятельств, мне здесь, в Каменке, этим летом буквально нет места. Сестра и зять так бесконечно добры ко мне, что, разумеется, никогда и не намекнут на то, чтобы я уступил своё помещение и перешёл в другое, — но я чувствую, что это необходимо. Дошло до того, что из-за меня они все теснятся, и Лев Васильевич даже не имеет угла, где бы ему можно было заняться. А мне, как нарочно, теперь нужен для работы простор, спокойствие и отдельность помещения. Очень может быть, что, отчаявшись найти этим летом в России деревенский уголок, где бы ничто мне не мешало отдаться работе, — я уеду куда-нибудь в Швейцарию. Увы! Без Алёши мне так неудобно и жутко жить в одиночестве на чужбине.

Будьте здоровы, дорогой, безгранично любимый друг мой!

Ваш П. Чайковский