Letter 2165

Date	22 November/4 December–26 November/8 December 1882
Addressed to	Nadezhda von Meck
Where written	Moscow
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 817)
Publication	Жизнь Петра Ильича Чайковского, том 2 (1901), p. 562–563 ("23 November"; abridged) П. И. Чайковский. Переписка с Н. Ф. фон-Мекк, том 3 (1936), p. 122–124 П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том XI (1966), p. 286–288

Text

Russian text (original)

Москва 22 ноября Дорогой, милый друг мой! Я выехал из Киева совершенно больной, проболел дорогой и сюда явился в плохом состоянии здоровья, — но сегодня, слава Богу, чувствую себя уже совсем хорошо. Благодаря тому, что болезнь помешала мне показаться в концерте Муз[ыкального] общ[ества], кроме самых близких людей никто ещё не знает о моем здесь пребывании, и потому я ещё не испытываю обычных моих терзаний. Брат Анатолий и жена его произвели на меня очень благоприятное впечатление. Они несомненно и крепко любят друг друга, живут очень мило, в изящной обстановке и оба пользуются вожделенным здравием. Давно уже Анатолий так не радовал и не утешал меня, как в это свидание. Хоть и теперь он уж заранее трепещет при мысли о предстоящих родах своей жены и смотрит на это столь обычное, естественное явление как на нечто бедственное и ужасное, но всё же видно, что женитьба успокоительно повлияла на его беспокойный нрав и что он счастлив, насколько можно быть счастливым при подобном характере. Сегодня я испытал глубокое художественное наслаждение: — слышал «Дон Жуана» в Большом театре. Знаю, дорогая моя, что Вы не большая охотница до Моцарта и что Вам непонятна, как многим другим музыкальным натурам, красота Моцартовской музыки, — но совершенно искренно скажу Вам, что никто, кроме этого светозарного гения, не способен так усладить мою душу, так потрясти и тронуть меня! Очень может быть, что причина столь сильного действия на меня этой музыки заключается не столько в присущей ей степени красоты, а и в том обстоятельстве, что Моцарт был первым композитором, с которым я ознакомился в ранней молодости (а ведь известно, что эти первые музыкальные восторги имеют свойство запечатлеваться на целую жизнь), но как бы то ни было, а «Дон-Жуан» всегда был и остался для меня лучшей оперой из всех существующих, и потому нельзя Вам передать всю силу испытанного мной наслаждения. Исполнение было очень порядочное; особенно приятно то, что оркестр и хоры идут теперь хорошо и что оперы хорошо разучиваются, так что ансамбль прекрасный. Погода стоит зимняя, т. е. порядочный мороз и порядочная санная дорога. Видел сегодня моего бедного Алёшу. Вот уже два года, что он тянет эту тяжёлую лямку, и привычка сделала своё. Конечно, он мечтает о свободе как о величайшем благополучии, — но свыкся с казарменной жизнью, совершенно здоров и весел. Это меня очень утешило и обрадовало. Ещё два года придётся ему, однако, прослужить. 26-го ноября Я познакомился с Эрдмансдёрфером, заменившим здесь Ник[олая] Григ[орьевича] в качестве дирижёра симфонических концертов. Это очень даровитый человек, сумевший сразу привлечь к себе сердца и музыкантов и публики. Последняя, будучи очень легкомысленна, принимает Эрдмансдёрфера с таким энтузиазмом, как будто старается показать, что ценит его гораздо больше Ник[олая] Григ[орьевича], которого никогда так восторженно не принимали. Вообще Москва не только уже привыкла к утрате Ник[олая] Григ[орьевича], но как будто начинает позабывать его. Это грустно. Только первые дни удалось мне провести здесь приятно. Очень скоро начались обычные разрывания меня на части, и я уже снова такой же мученик, каким всегда бываю в Москве и Петербурге. Дело дошло до того, что вчера и сегодня я даже просто болен от этой сумасшедшей жизни и начинаю подумывать о бегстве из Москвы. Дорогая моя, что за чудный человек Ваш Коля! Модест в. каждом письме своём говорит про бесконечную доброту его. Вот что он пишет мне в письме, полученном вчера: «Моя поддержка и во время болезни и во время всего остального был Коля Мекк. Я тебе не могу передать в должных выражениях всю душевную красоту этого мальчика». Сегодня опять он пишет мне и на этот раз, говоря о Мише, Максе, Личковых, так выражается про Вас: «Над[ежда] Фил[аретовна] в моих глазах сделалась человеком, равного которому я не знаю. Здесь во всём отражается её необычайный ум и поистине изумительное сердце. Я благоговею перед ней». Позвольте мне, бесценный друг, поблагодарить Вас за гостеприимство, ласки и заботы, которые Коля как бы от имени Вас оказывал моему бедному брату во время болезни его. Дружба Коли доставляет Модесту так много отрады, что мирит его с Петербургом, который он глубоко ненавидит. Я останусь в Москве ещё несколько дней. Попрошу Вас, дорогой друг, продолжать адресовать мне сюда, к Юргенсону. Желаю Вам здоровий, спокойствия и всякого блага. Ваш беспредельно Вам преданный, П. Чайковский