Letter 2178

Tchaikovsky Research
Date 25 December 1882/6 January 1883
Addressed to Nadezhda von Meck
Where written Saint Petersburg
Language Russian
Autograph Location Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 820)
Publication П. И. Чайковский. Переписка с Н. Ф. фон-Мекк, том 3 (1936), p. 128–130
П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том XI (1966), p. 297–299

Text

Russian text
(original)
С[анкт] Петербург
25-го декабря

Я думаю, что Вы весьма удивитесь, несравненный, дорогой сердцу моему друг мой, — узнав из настоящего письма моего, что я всё ещё в Петербурге. Неудачен был настоящий приезд мой в эту мрачную, холодную столицу. С самого первого дня приезда я начал чувствовать себя нехорошо, — но кое как бодрился и вёл жизнь здорового человека; только всё приходилось откладывать день отъезда. Но в день, когда я проводил сыновей Ваших в Москву, — пришлось разболеться более серьёзно, и вот уже почти неделю я не выхожу из дому. Я думаю, что никакой доктор в мире не слыхал о странной болезни, которою я и до сих пор страдаю. У меня сделался сильнейший насморк, сопряжённый с головною болью. Сначала я вовсе утратил обоняние, а потом оно возвратилось, но какое-то извращённое, сделавшее все запахи для меня столь невообразимо отвратительными, что с утра до вечера меня тошнило, и, наконец, желудок вовсе отказался принимать пищу. При этом была лёгкая лихорадка и жар. Несколько дней я ничего не мог есть и очень ослабел и похудел. Теперь мне лучше, но всё же я не могу выехать, сижу дома (у брата Модеста) и только изредка в карете ненадолго выезжаю. Я полагаю, что эта (впрочем, нисколько не ужасная) болезнь есть сочетание простуды с расстройством нервной системы от неправильной и суетливо бестолковой жизни, которую организм мой решительно не переносит. Хотел выехать завтра, — но обоняние всё ещё не сделалось нормальным, и есть внутренний жар. Боюсь снова простудиться и потому откладываю свой отъезд до вторника, 28 числа. Досадно, что, как нарочно, морозы стоят очень сильные, и вследствие того я не могу пользоваться чистым воздухом и двигаться, согласно усвоенным мною гигиеническим правилам. Так как я живу у Модеста, то мне здесь очень хорошо, и состояние духа моего весьма изрядное, — но меня тяготит невольное бездействие и мучит мысль, что столько времени прошло даром. Вот уже полтора месяца, как я выехал из Каменки, и во всё это время не сделал ровно ничего!

Брат Модест, который так много перенёс потрясений и нравственных мук, мечтает хоть ненадолго съездить за границу. Я очень советую ему привести этот план в исполнение, и, по всей вероятности, поездка эта осуществится, так что Коля, возвратившись в Петербург, уже не найдёт его здесь. Коля Вам, вероятно, расскажет, дорогая моя, подробности о всех материальных и моральных невзгодах, посетивших Модеста в недавнее время. Когда я слушал рассказ его об сцене с г[оспож]ей Брюлловой и её мужем, то недоумевал, как бедный Модест мог выдержать всю эту трагическую историю. За столько лет неусыпных трудов и забот, за всю любовь, которую он выказал к своему воспитаннику, за всё бескорыстное самоотвержение своё, — заслужить лишь обиды и невыразимые оскорбления, — это что-то до такой степени жестоко несправедливое, — что я, слушая его повествование, немел от ужаса. А тут ещё операция, невозможность оставаться дома по причине аукционной продажи вещей Конради, превратившей его бывшую квартиру в магазин, — всё это разом свалилось на голову бедного Модеста, и, поистине, Коля был его ангелом хранителем и утешителем. Он проявил по отношению к Модесту столько ангельской доброты, оказал ему так много нравственной поддержки и самых нежных попечений, — что я до слез умиляюсь, думая об этом. Отныне Коля сделался для меня не только милым, симпатичным юношей, близким мне, потому что он Ваш сын и будущий супруг племянницы, — но он для меня предмет удивления и самой нежной родственной любви. Редко случалось сталкиваться с обладателем такого золотого сердца, — каким его снабдила природа и Ваше воспитание. Я познакомился с Максом и Мишей; очень симпатичные и милые эти мальчики!

Всё это время я решительно не мог писать писем и на время лишился письменного общения с Каменкой. Имею о них известия только через Таню, находящуюся здесь. Сестра опять была очень больна и так страдала от болей печени, что был день, когда она впала в полную прострацию, так — что пульс почти не бился и опасались даже за жизнь её. Потом боли прошли, но камней не вышло, и значит, ей предстоят новые страдания. Племянница Таня, к всеобщему нашему удивлению, совершенно здорова и весела. Живёт она у тётки Бутаковой и, кажется, намерена здесь ещё долго остаться. Я радуюсь, что она и сестра разлучены друг о другом: им обеим всегда бывает лучше, когда они не вместе.

В первые дни моего пребывания здесь я раза два был в театрах и, между прочим, видел прелестную оперу «Кармен», очень хорошо исполненную в Мариинском театре. Опера моя «Орлеанская дева» репетируется и должна быть возобновлена на днях, — но главная исполнительница, Каменская, нездорова, и уже несколько раз оперу ставили на репертуар и потом снова откладывали.

План у меня такой. Во вторник 28 числа я поеду через Берлин в Париж и там буду дожидаться Модеста, который около 10-го января, вероятно, тоже выедет, и мы вместе направимся в Италию. Ларош, находящийся здесь, рекомендовал мне хорошую, недорогую гостиницу, в коей я и поселюсь в Париже, и прошу Вас, дорогая моя, адресовать туда, в случае если будете писать. Адрес: Rue Richepance, près la Madeleine, Hôtel Richepance.

Приношу Вам поздравления мои с Новым годом и желаю Вам, дорогая моя, всевозможных благ. Всем Вашим передайте мои горячие приветствия.

Ваш до гроба,

П. Чайковский

Быть может, Коля приедет в Каменку раньше, нежели я успею дать туда подробные о себе известия. В таком случае, прошу его сообщить им обо мне всё, что он знает.