Letter 2195

Date	11/23 January 1883
Addressed to	Nadezhda von Meck
Where written	Paris
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 823)
Publication	Жизнь Петра Ильича Чайковского, том 2 (1901), p. 568–569 (abridged) П. И. Чайковский. Переписка с Н. Ф. фон-Мекк, том 3 (1936), p. 138–139 П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том XII (1970), p. 26–27

Text

Russian text (original)

Париж 11/23 янв[аря] 1883 Милый, дорогой друг мой! Вот уже полторы недели, что я в Париже, а мне кажется, как будто я здесь живу целых 2 месяца. Это не оттого, чтобы я скучал; — напротив, я весьма, весьма доволен своим времяпровождением. Но со 2-го дня пребывания в Париже я завёл такой строгий, определенный порядок жизни, держусь его так упорно и так абсолютно оборонён от всяких помех, — что мне представляется, как будто очень давно всё это установилось. Если позволите, я Вам расскажу, как я провожу, не отступая ни на минуту от распределения часов. Ровно в 8 встаю и, одевшись, пью чай и читаю утреннюю газету. В 9½ сажусь заниматься и работаю до 12. Иду, завтракать в один и тот же ресторан постоянно. Гуляю до 2½, куда глаза глядят: Париж так велик, и мне так интересно изучать его различные кварталы, что не замечаю, как время проходит. Пришедши домой, ещё раз пью чай и в 3 ч[аса] сажусь писать до 6. Работа идёт у меня очень хорошо, и едва ли уже не целая половина действия оркестрована. В 6 иду, обедать и после того ежедневно почти бываю в том или другом театре. Возвратившись домой, читаю, пишу письма и в 1 пополуночи ложусь. Подобный образ жизни мне весьма по душе; и если б только не приходилось так страдать от холода, — то я бы охотно прожил бы здесь 2 или 3 месяца. Но Италия и особенно Рим всё-таки несравненно милее моему сердцу Парижа, и потому я здесь долго не засижусь. Модест приезжает послезавтра. Вероятно, мы проведём здесь с ним ещё с неделю или дней 10, так как мне хочется, чтобы он хорошенько узнал Париж, — и потом уедем в Италию. Я очень боюсь за Модеста, боюсь, что он будет болезненно сильно тосковать и беспокоиться о своём Коле и что эта тоска испортит всё удовольствие поездки. Жду его с большим нетерпением. Есть поговорка: pas de nouvelles — bonnes nouvelles. На этом основании я ласкаю себя надеждой, что в Каменке всё обстоит благополучно. Но никогда ещё мне не приходилось так долго оставаться без известий о них, как теперь. Вы знаете, дорогой друг, что у, меня в лице Натальи Андреевны Плеской есть постоянный каменский корреспондент, сообщающий мне день за день всё, что там делается. Между тем, на сей раз корреспондент мой или ленится писать, или боится сообщать невесёлые известия, или же сердится на меня, быть может, за то, что я хочу летом жить не в Каменке (о чем, впрочем, я ещё не писал в Каменку, — но, может быть, слух дошёл уже до них). Дай Бог, чтобы второе из этих предположений было неверно. На днях я видел во сне, что сестра умерла, и с такой поразительной ясностью и живостью, что проснулся весь в слезах. А я сейчас вернулся из «Opéra Comique», где вторично слушал «Свадьбу Фигаро», и, если ещё будут давать, то пойду ещё и ещё, и ещё. Знаю, что моё поклонение Моцарту удивляет Вас, милый друг. Да я и сам удивляюсь, что такой надломленный, не совсем нравственно и умственно здоровый человек, как я, — сумел сохранить в себе способность наслаждаться Моцартом, не обладающим ни глубиной, ни силой Бетховена, ни теплотой и страстностью Шумана, ни блеском Мейербера, Берлиоза, Вагнера и т. д. Не оттого ли это, что «Дон Жуан» был первой оперой, давшей толчок моему музыкальному чувству, открывшей мне целый неведомый дотоле горизонт высшей музыкальной красоты? Моцарт не подавляет, не потрясает меня, — но пленяет, радует, согревает. Слушая его музыку, я как будто совершаю хороший поступок. Трудно передать, в чем состоит его благотворное действие на меня, — но оно несомненно благотворно, и чем дольше я живу, чем больше знакомлюсь с ним, тем больше люблю его. Вы спрашиваете, отчего я не пишу для арфы. Милый друг, арфа есть инструмент необычайно красивый по тембру и имеющий свойство поэтизировать внешним образом звучность оркестра. Но она не может быть самостоятельным инструментом, ибо не имеет вовсе мелодических свойств, а лишь исключительно годна для гармонии. Правда, арфисты, как Париш-Альварс, пишут для неё фантазии из опер, где и мелодия есть, — но это натяжка. Аккорды, арпеджии, — вот тесная сфера арфы, следовательно, она годится лишь как аккомпанемент. Будьте здоровы, дорогая моя! Дай Бог, чтобы Италия восстановила Ваши силы. Здесь ужасно холодно сегодня. Беспредельно любящий Вас, П. Чайковский