Letter 2195

Date	11/23 January 1883
Addressed to	Nadezhda von Meck
Where written	Paris
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 823)
Publication	Жизнь Петра Ильича Чайковского, том 2 (1901), p. 568–569 (abridged) П. И. Чайковский. Переписка с Н. Ф. фон-Мекк, том 3 (1936), p. 138–139 П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том XII (1970), p. 26–27

Text and Translation

Russian text (original)

English translation By Brett Langston

Париж 11/23 янв[аря] 1883 Милый, дорогой друг мой! Вот уже полторы недели, что я в Париже, а мне кажется, как будто я здесь живу целых 2 месяца. Это не оттого, чтобы я скучал; — напротив, я весьма, весьма доволен своим время провождением. Но со 2-го дня пребывания в Париже я завёл такой строгий, определенный порядок жизни, держусь его так упорно и так абсолютно оборонён от всяких помех, — что мне представляется, как будто очень давно всё это установилось. Если позволите, я Вам расскажу, как я провожу, не отступая ни на минуту от распределения часов. Ровно в 8 встаю и, одевшись, пью чай и читаю утреннюю газету. В 9½ сажусь заниматься и работаю до 12. Иду, завтракать в один и тот же ресторан постоянно. Гуляю до 2½, куда глаза глядят: Париж так велик, и мне так интересно изучать его различные кварталы, что не замечаю, как время проходит. Пришедши домой, ещё раз пью чай и в 3 ч[аса] сажусь писать до 6. Работа идёт у меня очень хорошо, и едва ли уже не целая половина действия оркестрована. В 6 иду, обедать и после того ежедневно почти бываю в том или другом театре. Возвратившись домой, читаю, пишу письма и в 1 пополуночи ложусь. Подобный образ жизни мне весьма по душе; и если б только не приходилось так страдать от холода, — то я бы охотно прожил бы здесь 2 или 3 месяца. Но Италия и особенно Рим всё-таки несравненно милее моему сердцу Парижа, и потому я здесь долго не засижусь. Модест приезжает послезавтра. Вероятно, мы проведём здесь с ним ещё с неделю или дней 10, так как мне хочется, чтобы он хорошенько узнал Париж, — и потом уедем в Италию. Я очень боюсь за Модеста, боюсь, что он будет болезненно сильно тосковать и беспокоиться о своём Коле и что эта тоска испортит всё удовольствие поездки. Жду его с большим нетерпением. Есть поговорка: pas de nouvelles — bonnes nouvelles. На этом основании я ласкаю себя надеждой, что в Каменке всё обстоит благополучно. Но никогда ещё мне не приходилось так долго оставаться без известий о них, как теперь. Вы знаете, дорогой друг, что у, меня в лице Натальи Андреевны Плеской есть постоянный каменский корреспондент, сообщающий мне день за день всё, что там делается. Между тем, на сей раз корреспондент мой или ленится писать, или боится сообщать невесёлые известия, или же сердится на меня, быть может, за то, что я хочу летом жить не в Каменке (о чем, впрочем, я ещё не писал в Каменку, — но, может быть, слух дошёл уже до них). Дай Бог, чтобы второе из этих предположений было неверно. На днях я видел во сне, что сестра умерла, и с такой поразительной ясностью и живостью, что проснулся весь в слезах. А я сейчас вернулся из «Opéra Comique», где вторично слушал «Свадьбу Фигаро», и, если ещё будут давать, то пойду ещё и ещё, и ещё. Знаю, что моё поклонение Моцарту удивляет Вас, милый друг. Да я и сам удивляюсь, что такой надломленный, не совсем нравственно и умственно здоровый человек, как я, — сумел сохранить в себе способность наслаждаться Моцартом, не обладающим ни глубиной, ни силой Бетховена, ни теплотой и страстностью Шумана, ни блеском Мейербера, Берлиоза, Вагнера и т. д. Не оттого ли это, что «Дон Жуан» был первой оперой, давшей толчок моему музыкальному чувству, открывшей мне целый неведомый дотоле горизонт высшей музыкальной красоты? Моцарт не подавляет, не потрясает меня, — но пленяет, радует, согревает. Слушая его музыку, я как будто совершаю хороший поступок. Трудно передать, в чем состоит его благотворное действие на меня, — но оно несомненно благотворно, и чем дольше я живу, чем больше знакомлюсь с ним, тем больше люблю его. Вы спрашиваете, отчего я не пишу для арфы. Милый друг, арфа есть инструмент необычайно красивый по тембру и имеющий свойство поэтизировать внешним образом звучность оркестра. Но она не может быть самостоятельным инструментом, ибо не имеет вовсе мелодических свойств, а лишь исключительно годна для гармонии. Правда, арфисты, как Париш-Альварс, пишут для неё фантазии из опер, где и мелодия есть, — но это натяжка. Аккорды, арпеджии, — вот тесная сфера арфы, следовательно, она годится лишь как аккомпанемент. Будьте здоровы, дорогая моя! Дай Бог, чтобы Италия восстановила Ваши силы. Здесь ужасно холодно сегодня. Беспредельно любящий Вас, П. Чайковский

Paris 11/23 January 1883 My dear, good friend! I have already been in Paris for a week and a half, but it seems to me as through I have been living here for 2 whole months. It is not that I am bored — on the contrary, I am very, very content with how my time is spent. But from the 2nd day of my stay in Paris I established such a rigid order of life, I adhere to it so stubbornly, and am so absolutely sheltered from any interference, that it seems to me as if all this had been established a very long time ago. If you will permit me, I shall tell you how I spend my time, without deviating for a minute from the allotted hours. I rise at 8 precisely, and, after dressing, drink tea and read the morning newspaper. At 9.30 I sit down to busy myself with work until 12. I always go to the same restaurant for lunch. I walk until 2.30, wherever my eyes alight; Paris is so large, and I am so interested in exploring its various quarters, that I do not notice how the time passes. Arriving home, I drink tea again, and at 3 o'clock I sit down to write until 6. My work is going very well, and I have already orchestrated almost half of an act. At 6, I go to dinner, and after that I go to one theatre or another almost every day. Returning home, I read, write letters, and retire to bed at 1 in the morning. This is very much the life for me; and if only I did not have to endure the cold so much, I should gladly live here for 2 or 3 months. But Italy and Rome in particular are still incomparably more dear to my heart than Paris, and therefore I shall not be staying here for long. Modest is arriving the day after tomorrow. I shall probably spend another week or 10 days here with him, since I want him to become properly acquainted with Paris, and then we shall set off for Italy. I am very worried for Modest, since I am afraid that he will be most painfully miserable and moping for his Kolya, and that this moping will spoil all the pleasure of the trip. I am waiting for him with great impatience. There is a saying: pas de nouvelles — bonnes nouvelles. On this basis, I flatter myself with the hope that all is well in Kamenka. But never before have I had to remain so long without news of them as now. You know, dear friend, that I have a permanent Kamenkan correspondent in the person of Natalya Andreyevna Plesskaya, who reports to me day by day everything that happens there. Meanwhile, this time my correspondent is either too idle to write, or is afraid to report unhappy news, or is angry with me, perhaps because I want to live in Kamenka in the summer (about which, incidentally, I have not yet written to Kamenka, but perhaps word has already reached them). God grant that the second of these suppositions is correct. The other day I dreamed that my sister had passed away, and with such astonishing clarity and vividness that I awoke in tears. I have just now returned from the "Opéra Comique", where I heard "The Marriage of Figaro" for the second time, and should they give it again, then I shall go again, and again, and again. I know that my adoration of Mozart surprises you, dear friend. Indeed, I myself am surprised that such a flawed, and not altogether morally and mentally healthy person as myself, has managed to retain the ability to appreciate Mozart, who has neither the force of Beethoven, nor the warmth and passion of Schumann, nor the brilliance of Meyerbeer, Berlioz, Wagner, etc. Is it not because "Don Giovanni" was the first opera to give impetus to my musical sensibilities, opening me up to a whole previously unknown horizon of the utmost musical beauty? Mozart neither overwhelms me, nor confounds me — but he captivates, gladdens and warms me. Listening to his music, I feel as though I am accomplishing a good deed. It is difficult to convey the substance of this beneficial effect on me — but it is undoubtedly beneficial, and the longer I live, the more I know it, the more I love it. You ask why I do not write for the harp. Dear friend, the harp is an instrument of exceptionally beautiful timbre and has the ability to poeticise the sonority of the orchestra extrinsically. But it cannot be an independent instrument, for it does not have any melodic qualities at all, but rather it is exclusively suited for harmony alone. It is true that harpists like Parish-Alvars write fantasies from operas for it, where there is also a melody — but this is a stretch. Chords and arpeggios are the narrow realm of the harp, which therefore is suited only as an accompaniment. Keep well, my dear! May God grant that Italy will restore your strength. It is awfully cold here today. Your infinitely loving, P. Tchaikovsky