Letter 2303

Date	20 June/1 July 1883
Addressed to	Modest Tchaikovsky
Where written	Podushkino
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 1706)
Publication	Жизнь Петра Ильича Чайковского, том 2 (1901), p. 622 (abridged) П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том XII (1970), p. 178–179 (abridged)

Text and Translation

The ellipses (...) indicate parts of the letter which have been omitted from all previous publications of this letter, and which it has not yet proved possible to restore from other sources.

Russian text (original)

English translation By Brett Langston

Подушкино 20 июня Так запустил корреспонденцию вообще и с тобой в особенности, что уж должен теперь ограничиться краткими извещениями. С тех пор как ты уехал, я ещё всё собираюсь начать жить как следует в деревне, — но всё или гости сюда приезжают, или я сам уезжаю. Раза 2 был в Москве, раз ездили на целый день к старику Коншину в Кунцево (где мне очень понравилось), а вчера я вернулся после трёхдневного отсутствия. Первый день провёл в Москве для свидания с Пахульским, который просил меня рассмотреть его новую симфонию (дрянь страшную), и я должен был посвятить несколько часов для собеседования с ним по этому поводу. Встретившись с ним, я спросил его: «Что Миша?» Ответ был, что накануне его похоронили. Убийственно было получить это известие. Из слов Сашонка я заключал, что можно надеяться, и ласкал себя мечтой о его выздоровлении. Пахульский намекал, что перевоз в Плещеево из Петербурга убил Мишу, и кажется, что чуть ли это не правда. Дай Бог, чтоб Коля не подозревал этого. Над[ежда] Фил[аретовна] перенесла катастрофу с непостижимою твёрдостью. Но, вероятно, это отзовётся на ней. Весьма жаль, что я не могу откровенно высказать Пахульскому всю тщету его композиторской мании. Когда я спросил Колю, советует ли он мне сказать ему правду, он отвечал: «Ради Бога не говори, это страшно огорчит маму!» Нечего делать, пришлось серьёзно говорить об мерзопакостных Пахульских писаниях. Второй день поездки был посвящён поездке к Кондратьеву. Дача, в которой он живёт, лишена всякой прелести: дрянная берёзовая роща, никаких прогулок, соседство дамы, живущей рядом и мешающей даже громко и спокойно разговаривать, да кроме того, имеющей дочку, целый день играющую гаммы, — всё это делает житье Кондрашона весьма незавидным. Правда, купанье есть, — но совсем не особенно хорошее. По правде сказать, мне довольно скучно там было и даже как-то жутко, ибо кругом в той же роще настроено много дач, кои все пусты, заколочены, и это невероятно тоскливое настроение наводит на душу. Кондрашон нездоров, — опять болячки повсюду. Со мной ездил туда Зверев и Гудим. [...]. Я ночевал там и вчера вернулся в Подушкино. Как здесь хорошо только страшно немного. Сегодня когда я проснулся, то увидел в отворенное окно лицо какого-то мерзавца, пролезшего незаметно через кусты и очень испугавшего меня. Он притворился нищим, — но я позвал Алёшу, и его прогнали не без тумаков в спину. Танюша делается всё очаровательнее с каждым днём; я начинаю обожать её. Целую тебя крепко, голубчик мой. Твой П. Ч. Скажи Количке, что несчётно раз целую его за чудное письмо, только что мной полученное. В следующий раз буду писать ему.

Podushkino 20 June I have so neglected my correspondence in general, and with you in particular, that I must now confine myself to short bulletins. Since you left, I have still been fully intending to start living properly in the country — but either guests are arriving here, or I'm leaving myself. I've been to Moscow on 2 occasions, one of which was to see old man Konshin in Kuntsevo (which I liked very much) for a whole day, and yesterday I returned after a three-day absence. I spent the first day in Moscow for a meeting with Pachulski, who asked me to review his new symphony (dreadful rubbish), and I had to devote several hours for a consultation with him regarding this. On meeting him, I asked him: "How is Misha?". The answer was that he had been buried the day before. It was devastating to receive this news. From Sashonka's words I had concluded that there was hope, and I placated myself by dreaming about his recovery. Pachulski hinted that it was the move to Pleshcheyvo from Petersburg which killed Misha, and it seems that this is almost the truth. God grant that Kolya doesn't suspect this. Nadezhda Filaretovna has endured the catastrophe with incomprehensible fortitude. But this will probably take its toll on her. It's a great pity that I cannot frankly express to Pachulski the futility of his mania for composing. When I asked Kolya if he advised me to tell him the truth, he replied: "For God's sake don't say anything, it will upset Mama terribly!". There was nothing to be done, I was obliged to talk seriously about Pachulski's worthless scribblings. The second day of the trip was devoted to going to see Kondratyev. The dacha where he lives is devoid of any charm; it's in a dreadful birch grove, with no walks whatsoever, and a woman neighbour who lives close by and who makes it difficult even to talk loudly and calmly, besides which, she has a daughter who plays scales all day long — all this makes Kondrashon's life most unenviable. True, there is swimming — but it isn't particularly good. To tell the truth, I was quite miserable there, and it was even somehow frightening, because all around in the same grove there are numerous dachas, all of which are empty and boarded up, and my soul was filled by this incredibly melancholic mood. Kondrashon is unwell — he has sores again everywhere. Zverev and Gudim went there with me [...]. I spent the night there and returned to Podushkino yesterday. It is so good here, but a little terrifying. Today when I awoke, I saw through the open window the face of some scoundrel who crawled unnoticed through the bushes, and greatly alarmed me. He pretended to be a beggar — but I called Alyosha and they drove him away, not without punches in the back. Tanyusha is becoming more and more charming every day; I'm starting to adore her. I kiss you hard, my golubchik. Yours P. T. Tell Kolichka that I kiss him countless times for the wonderful letter that I've just received. Next time I shall write to him.