Letter 2370

Date	17/29 October 1883
Addressed to	Modest Tchaikovsky
Where written	Kiev
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 1722)
Publication	П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том XII (1970), p. 260–261

Text and Translation

Russian text (original)

English translation By Brett Langston

17 октября Киев В пятницу 14 окт[ября] всё наши, т. е. Лева, Саша, Ната, Ука (а раньше того уже Анна и Вера с Риной) собрались в Елизаветград к Варе, которая родила недавно дочку и пригласила их всех на крестины. Если б я остался в Каменке, то мне пришлось бы 4 дня провести tête-à-tête с сестрицей, — а я этого боялся. К тому же в этот день утром, после большого напряжения и лихорадочной спешности, я окончил вполне сюиту и мне хотелось проветриться. В результате то, что я вот уже третий день в Киеве и благодаря необычайной погоде (совсем лето) провожу время недурно. Зато ночь в вагоне между Каменкой и Фастовом я частью проплакал, частью проспал тяжёлым лихорадочным сном по следующей причине. После обеда перед моим отъездом мы сидели в кабинете у Левы. Саша была очень грустная и какая-то странная. Вдруг она говорит мне каким-то тоном неестественным. «Вероятно, ты Блюменфельда встретишь, он всегда на Крещатике». В первую секунду я не мог удержаться, чтобы не высказать неудовольствия от перспективы этой встречи. Но тотчас же у меня блеснула мысль, что этим вопросом Саша испытывает меня, и я сейчас же стал участливо и дружелюбно говорить о Блюменфельде и его уроках, а Лева обрадовался случаю высказать свою родственную симпатию к Б[люменфельду]. Саша молчала. Вскоре я уехал, и весь вечер, всю ночь меня преследовала мысль, что Саша догадывается, что она почти знает, но только не решается окончательно поверить этому. Ах, до чего мне было жаль её, и как снова ужасна и полна трагизма представилась мне эта история. И всего ужаснее, что если, чего боже сохрани, все это настоящим образом узнается, — то даже время не уврачует ран родительских сердец, и именно оттого, что Блюменфельд жив, а пока он жив, они не могут помириться с этим. Я от всей души желал в эту ночь смерти Бл[юменфель]ду. В Фастове я видел его. Он очень неискусно прятался от меня. Может быть, я ошибаюсь; может быть, я вообразил в Сашином вопросе нечто особенное. Увидим, что дальше; но судя по тому, что она никогда не говорит со мной о Тане и ни разу до тех пор не упоминала Блюменф[ельда], — я склонен думать, что она если не знает, то догадывается. Завтра утром еду назад в Каменку. Что дальше будет — не знаю. Твои письма очень огорчают меня. Бедный, бедный Модичка! Подобно мне, ты решительно не создан для городской жизни. П. Ч. Я и забыл, что хотел в этот раз Коле писать. Напишу ему с следующей почтой. П. Ч.

17 October Kiev On Friday 14 October, all our lot, i.e. Lyova, Sasha, Nata, Uka (and before that, Anna and Vera with Rina) assembled in Yelizavetgrad to see Varya, who had recently given birth to a daughter, and invited them all to the christening. Had I remained in Kamenka, I would have had to spend 4 days tête-à-tête with Sestritsa, which alarmed me. Besides, that same morning, after great exertion and feverish haste, I completely finished the suite and I wanted some fresh air. As a result, I've been in Kiev for three days now, and thanks to the exceptional weather (altogether summer-like), I'm not having a bad time at all. But then I spent the night on the train between Kamenka and Fastov partly crying, partly dozing through a feverish deep sleep for the following reason. After dinner, before my departure, we were sitting in Lyova's office. Sasha was very sad and rather odd. Suddenly she says to me in a somewhat unnatural tone: "You'll probably run into Blumenfeld, he's always on the Khreshchatyk". For a moment I couldn't help but express my displeasure at the prospect of this meeting. But then the thought immediately flashed through my mind that Sasha was testing me with this question, and I at once began to speak sympathetically and amicably about Blumenfeld and his lessons, and Lyova was glad of the chance to express his familial sympathy for Blumenfeld. Sasha was silent. Soon I left, and that whole evening, that whole night, I was haunted by the thought that Sasha had guessed, that she almost knew, but just could not bring herself to finally believe it. Oh, how sorry I felt for her, and how awful and tragic this story seemed to me again. And most awful of all is that if, God forbid, all this truly does come to light, then not even time will heal the wounds in the parents' hearts, and precisely because Blumenfeld is alive, for while he is alive, they cannot be reconciled to this. I wished with all my heart for Blumenfeld's death. I saw him in Fastov. He hid from me very clumsily. Perhaps I'm mistaken; perhaps just I imagined there was something pointed in Sasha's question. Let's see what happens; but judging by the fact that she never talks to me about Tanya and has never mentioned Blumenfeld before, I'm inclined to think that if she doesn't know, then she guesses. Tomorrow morning I'm off back to Kamenka. What will happen, I don't know. Your letters make me very sad. Poor, poor, Modichka! Like me you are definitely not made for city life. P. T. I forgot that I wanted to write to Kolya this time. I'll write to him in the next post. P. T.