Letter 2374

Date	20 October/1 November–24 October/5 November 1883
Addressed to	Modest Tchaikovsky
Where written	Kamenka
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 1723)
Publication	П. И. Чайковский. Письма к близким. Избранное (1955), p. 599 (abridged) П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том XII (1970), p. 263–265

Text

Russian text (original)

20 окт[ября] 1883 Каменка Воротившись из Киева, я нашёл Сашу бодрой и весёлой, и мои подозрения, что она подозревает, рассеялись, но зато новый страх, с другой стороны, обуял меня до паники. Вчера Алёша упрекнул меня, что я никогда ему не говорю никаких секретов, а он всё-таки все знает. Я тотчас догадался, что это о известном деле, начал допытываться и узнал, что Степан говорил ему следующее. Приехавши, он прежде всего сказал Алёше, что Лев Вас[ильевич] не посмеет его отправить, ибо он знает тайны, которые нельзя разглашать, и страх заставит Л[ьва] В[асильевича] оставить его. Когда это не удалось, — то он сказал Алёше, что Б[луменфельд] в прошлое лето по ночам ходил к Т[ане], что она забеременела и уехала рожать в Париж, а теперь поехала, чтобы устраивать ребёнка; что весь Киев это знает, что Б[луменфельд] на балу ( ?) об этом громко рассказывал. Ты можешь себе представить мой ужас! К счастью, Алёша не верит этому и говорит, что кроме Степана, между прислугой никто ни о чем подобном не говорил. Теперь я сожалею, что не выпытал от Степана, как, почему, откуда он все это знает. Судя по некоторым словам Алёши, который говоря о всем этом, конфузился и стеснялся, Степан просто принимал участие в устройстве ночных свиданий. Во всяком случае для меня ясно, что это очень опасный человек. Не найдёшь ли ты возможным как-нибудь поговорить с ним и (если это возможно) предупредить с его стороны шантаж. Я боюсь, что он будет выпытывать у Левы денег, угрожая разглашать тайну, или напишет, в отмщение, анонимное письмо. Вообще анонимных писем я ужасно боюсь. Что Б[луменфельд] рассказывал об этом громко в Киеве, — в это я не верю. Но что он нем как могила, — в этом я тоже сомневаюсь. Все, что я предвидел, начинает осуществляться. Это дело известно всё-таки слишком многим, чтобы остаться навсегда тайной от родителей. Понемножку смутный гул будет расти, и боже мой, что это будет за ужас, когда это дойдёт до отца и матери. Это, нет сомнения, убьёт и того и другого. Если С а ш а смутно иногда чует что-то недоброе, — то зато Лева так далёк от истины, что для него это будет как удар грома. Да даже допусти, что они это переживут; а дальше что? Если б Бл[уменфельд] умер или исчез куда-нибудь; но ведь он тут; они будут об нем слышать, встречать его, и даже тень спокойствия и мира не может вернуться к ним в душу, пока виновник бедствия, вдобавок ещё не имеющий способов исправить дело женитьбой, — здесь под боком. Одним словом, это что-то ужасное, а что делать, чтобы предупредить катастрофу, — я не знаю. Положим, можно угровить Бл[уменфельду] мщением за разглашение; но всё-таки это не помешает Степану и т[ому] под[обным] разгла-шать понемногу. Да знает ли Степан, или то, что он говорил Алёше, есть его предположение? Не можешь ли ты выпытать это? Вчера и сегодня я весь поглощён этими страхами и ни о чем больше не могу думать. Ещё могу сказать, что минутами я испытываю бешеную ненависть против омерзительной комедиантки, которая пишет отцу письма в таком тоне, как будто она даже и помыслить о нанесении намеренного огорчения не может, и в то же время без страсти, без порыва, а просто из любви к злу и по-подлому бессердечно губит не-счастных родителей. 24 окт[ября] После того как предыдущее было написано, я на другой день опять был напуган Натой, которая по секрету мне сообщила, не веря в истину слышанного, что весь Елизаветгради весь Киев говорят, что Таня была б[еременна] от Б[луменфельда], род[ила] в Пар[иже] и т. д., и т. д., все то же, что и Степан распространяет. Меня утешило только то, что Ната, несмотря на всю её проницательность, совершенно не верит этим слухам, но боится только, как бы они не дошли до родителей. Вообще, несмотря на то, что по несколько раз в день я всё воображаю себе Леву и Сашу, когда до них дойдёт истина, но успокоился насчет неминуемости катастрофы и надеюсь, что слухи походят, походят и пройдут, не до несясь до них... Третьего дня приехал вечером Ипполит. Разумеется, был расточителен на ласки, но не преминул в тот же вечер слегка обидеться за то, что приготовленную для него комнату отдали неожиданно приехавшему Яшвилю, а его положили ко мне. Сегодня он, бедный, рассказывал мне про свои дела, про болезни, про полип в заднем проходе, который ему скоро вырезать будут, — и мне ужасно жаль было его, бедного. Оказалось, что я всё-таки даже дня не могу прожить без работы, и вот, едва кончивши сюиту, Я принялся за сочинение детских песенок и пишу аккуратно по одной в день. Но это работа лёгкая и очень приятная, ибо я взял текстом «Подснежник» Плещеева, где много прелестны вещиц. Ух, как ты стал ленив писать мне; должно быть, уж больно одолели тебя, бедняжечка мой милый. Твой П. Чайковский Коле я писал на днях. Письма стали часто пропадать.