Letter 2448

Date	27 February/10 March 1884
Addressed to	Nadezhda von Meck
Where written	Paris
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 882)
Publication	Жизнь Петра Ильича Чайковского, том 2 (1901), p. 627–628 (abridged) П. И. Чайковский. Переписка с Н. Ф. фон-Мекк, том 3 (1936), p. 261–262 П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том XII (1970), p. 330–332

Text

Russian text (original)

Париж 27 февр[аля] 1884 г[ода] Вы спрашиваете, дорогой, милый друг мой, какова в Париже погода? Недели две сряду она была превосходна, т. е. сухая и тёплая, — конечно, не столь тёплая, как у Вас, но, однако ж, почти весенняя. Со вчерашнего дня начались дожди, но не очень сильные и прекращающиеся к полудню. Мне кажется, что Вы не получили моего последнего письма, в коем я писал Вам, почему я не поехал в Италию и остался в Париже. Меня удержала здесь, с одной стороны, болезнь Тани, с другой нечто вроде хандры и апатии, делающими для меня безразлично скучными всякие местопребывания. Мне хочется домой. А где этот дом мой? Скорее всего всё-таки Каменка, и вот завтра я отправляюсь туда. Тане настолько лучше, что, ввиду забот добрейшей сожительницы её и ввиду скорого приезда сюда Коли и Анны, я решаюсь оставить Париж. Милый друг! Я начинаю мечтать о каком-нибудь прочном и постоянном устройстве своего собственного уголка. Кочующая жизнь начинает сильно тяготить меня. Будет ли это где-нибудь на окраине Москвы или где-нибудь подальше и поглуше, — ещё не знаю. Тысячи планов роятся в голове моей, но, так или иначе, — нужно, наконец, жить у себя. Вы спрашиваете, был ли я в каком-нибудь концерте? Нет, милый друг! В самые первые дни моего пребывания здесь я был в двух трёх театрах, но не вынес почти ничего из них, кроме скуки и усталости. С тех пор я все вечера провожу у Тани или у себя. Вообще, я испытываю нечто совершенно небывалое: именно скуку, апатию. Никуда не хочется, ничто не привлекает. По временам находило даже желание не то что смерти, но небытия. Знаю, что из этого состояния я тотчас выйду, как-только появится работа. Но и работать не хочется. Всё это результат усталости и нервного напряжения, в коем я долго находился. Тысячу раз благодарю за приглашение погостить в Веlair, но нынешним летом вряд ли я воспользуюсь им. Я сделался тяжёл на подъем, и дальние поездки пугают меня, особенно при моем теперешнем одиночестве. По крайней мере, в эту минуту мне кажется, что я способен теперь только сиднем сидеть где-нибудь у себя дома. Путешествие перестало освежать и приятно развлекать, как прежде. Вот почему я и натыкаюсь беспрестанно на мысль сделаться оседлым. Итак, благодарю Вас, дорогая моя, от всей души благодарю за приглашение. Знаю, что мне бы было у Вас как у Христа за пазухой, — но предвижу, что, раз попавши на лето в Россию, я едва ли буду иметь духу в скором времени уехать снова за границу. Вы справедливо замечаете, что французы сделались вагнеристами. Но в этом увлечении Вагнером, доходящем до того, что даже они охладели теперь к Берлиозу, несколько лет тому назад бывшему кумиром парижской концертной публики, — есть что-то фальшивое, напускное, лишённое серьёзного основания. Никогда не поверю, чтобы «Тристан и Изольда», опера, которая и на сцене невыносимо скучна и состоит из беспрерывного нытья, монотонностью своей доходящего до уныния, — никогда не поверю, чтобы эта опера могла в самом деле увлечь французскую публику. Мне кажется, что это какая-то комедия, что парижанам (в сущности падким до опереток Лекока и гривуазных шансонеток) лестно и приятно притворяться ценителями столь неудобоценимой музыки, как Вагнеровская последнего периода. Не было бы ничего удивительного, если б здесь привились к репертуару оперных театров такая превосходная опера, как «Лоэнгpин» или как «Тангейзер» и «Летучий Голландец». Мало-помалу эти оперы, написанные первоклассным мастером, полные оригинальности и вдохновения, должны сделаться общим достоянием. Но оперы позднейшего периода, преисполненные лжи, по принципу фальшивые, лишённые художественной простоты и правды, могут держаться только в Германии, где имя Вагнера сделалось лозунгом немецкого патриотизма. Конечно, и тут даёт себя беспрестанно чувствовать мощный талант, — но всё-таки это есть не что иное, как произведения больного, дошедшего до мономании немца. Никогда француз, по натуре своей стремящийся в искусстве к простоте и ясности, не может сделаться крайним вагнеристом. Прошу Вас, дорогая моя, писать мне в Каменку. Дай Бог «Вам здоровья и всякого благополучия. Беспредельно преданный, П. Чайковский