Letter 3017

Date	29 July/10 August 1886
Addressed to	Anatoly Tchaikovsky
Where written	Moscow
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 3260)
Publication	П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том XIII (1971), p. 420–421

Text and Translation

Russian text (original)

English translation By Brett Langston

Москва 29 июля Голубчик мой Толя! Я приехал третьего дня в Москву, хотел уехать вчера, но случился такой потоп от шедшего без остановки в течение двух дней дождя, что нельзя было буквально носу показать и по моим делам мне пришлось лишних 24 часа здесь остаться. Приезжал я, чтобы присутствовать при двух торжественных богослужениях, в коих пел хор Хорового общества, коего я со­ стою чем-то вроде попечителя. Пели хорошо, и я остался исполнением вполне доволен. Ничего пустыннее и грустнее нельзя себе представить, как Москва в настоящее время. К тому же никого нет, так что ресурс один: сидеть в трактире — что я и делаю. Сегодня еду к себе домой. Майданово опустело. Кондратьевы переехали на прошлой неделе в Петербург. Этот отъезд их и опустелая большая дача, сообщают характер конца лета всему последнему времени, и в самом деле мне там было настолько грустно, что я рад был на день в Москву съездить, — но здесь, увы, ещё скучнее. Рад я был увидеть вчера в трактире Тестова Зверева. Весной он совсем умирал, и я думал, что уже никогда его не увижу, — теперь совершенно оправился. Я наконец с разных сторон имею подробности о смерти Вериновского. Никак не могу помириться с мыслью что бомбы нет на свете, и до сих пор нередко плачу, думая о нем. А главное, меня терзает мысль, что останься я ещё неделю, я бы не допустил его до этого. Иногда я сержусь на него и осыпаю упрёками: зачем не написал мне? Зачем не искал поддержки и нравственной опоры в моей дружбе? Одним словом, давно уж чья-нибудь смерть не производила на меня такого сильного впечатления, как эта. Так как я не знаю, вместе вы теперь с Паней или нет, то пишу тебе, а ты ей перешли моё письмецо. Теперь моё здоровье совсем превосходно, — но я был совершенно так же нездоров всё это лето, как в прошлом году. Приписываю это болотистости Майданова и будущее лето решил ни за что в нем не жить. Прости, голубчик, что так небрежно пишу. Тороплюсь. Целую, обнимаю. Твой, П. Чайковский 10-гo августа Юргенсон празднует 25-летие своей торговли. Придётся быть здесь.

Moscow 29 July My golubchik Tolya! I arrived in Moscow two days ago, wanting to leave yesterday, but there was such a deluge from the rain that had been pouring down incessantly for two days, that I literally couldn't show my face, and I was obliged to stay here an additional 24 hours on business. I came to attend two solemn church services, in which the choir of the Choral Society, of which I'm some sort of a trustee, were singing. They sang well, and I was quite content with the performance. You cannot imagine anything more deserted and miserable than Moscow at the moment. What's more, there's no-one about, which leaves only one thing for it: to sit in a tavern — which is what I'm doing now. I'm going home today. Maydanovo is empty. The Kondratyevs moved to Petersburg last week. Their departure, and the vacant large dacha, impart the character of an end of summer all the time nowadays, and in fact I was so miserable there that I was glad to go to Moscow for a day — but here, alas, it's even more tedious. I was glad to see Zverev yesterday at Testov's tavern. In the spring he was positively dying, and I thought I would never see him again — now he has completely recovered. I finally have the details about Verinovsky's death from different accounts. I cannot reconcile myself to the idea that the Bomb is no longer in this world, and I still often cry when I think about him. And most importantly, I am tormented by the thought that if I'd stayed another week, I wouldn't have allowed this to happen. Sometimes I become angry with him and shower him with reproaches. Why didn't he write to me? Why didn't he seek assistance and moral support in my friendship? In short, it's been a very long time since someone's death made such a strong impression on me as this one. Since I don't know whether you and Panya are together now or not, I'm writing to you, but you can send my letter on to her. My health is now altogether excellent — but I've been just as unwell this summer as last year. I ascribe this to Maydanovo's bogginess, and have decided not to live there next summer whatever happens. Sorry, golubchik, for writing so sloppily. I'm in a rush. Kisses and hugs. Yours, P. Tchaikovsky On 10th August, Jurgenson is celebrating 25 years in the business. I'll have to be here.