Letter 3068

Date	5/17 October 1886
Addressed to	Yuliya Shpazhinskaya
Where written	Maydanovo
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 2070)
Publication	П. И. Чайковский. С. И. Танеев. Письма (1951), p. 303–304 П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том XIII (1971), p. 473–474

Text and Translation

Russian text (original)

English translation By Brett Langston

5 окт[ября] 1886 с[ело] Майданово Многоуважаемая, добрейшая Юлия Петровна! Сегодня возвратился из Москвы (куда, увы, мне слишком часто теперь приходится ездить) и нашёл в числе других писем и Ваше произведшее на меня самое тяжёлое впечатление. Прежде всего прошу Вас раз навсегда не смущаться никогда мыслью, что Ваши дружеские излияния переполняющих Вас горестных чувств могут мне показаться бесцельным нытьём (как Вы выражаетесь). Мне вовсе не хотелось бы чтобы Вы, сообщаясь со мной, скрывали то, что у Вас на душе и что просится под перо. Напротив, умоляю Вас ныть сколько угодно. Ведь высказать другу свою горесть, — это всё-таки облегчение, а я самым искренним образом сочувствую Вам и отлично понимаю всё, что Вы теперь переносите, и знаю как Вам необходимо изливание le trop plein Вашего сердца. Но читая, как Вы тоскуете, как Вы страдаете душевно, естественно является мысль: как помочь горю? Вот я и спрашиваю себя, что мне сделать, чтобы содействовать к прекращению или к облегчению Ваших горестей. Когда я уговаривал Вас писать, то кроме убеждения в Вашей талантливости. меня побуждало к тому желание, чтобы Вы имели средства независимо от И[пполита] В[асильевича]. Эти средства дали бы Вам свободу. Ведь не то ужасно, что Вы в Севастополе: а то, что Вы принуждены быть в Севастополе. Я думал, что мало-помалу Вы успокоитесь, приметесь за перо, напишете что-нибудь удачное, завоюете себе средства и самостоятельность, — и тогда весь смысл Вашей жизни станет совсем иной. Теперь я вижу, что Вы слишком потрясены, раздражены, больны, чтобы писать. Прежде чем писать, нужно выздороветь. Очевидно, теперешний образ жизни Вашей губит Вас физически и морально. Знаете, в первую минуту по прочтении Вашего письма у меня была мысль отправить его к И[пполиту] В[асильевичу], чтобы он знал, как-Вы живете, через какие мелочные материальные трудности Вы проходите, как Вы убиты, как Вы бесконечно тоскуете, словом, как Вы глубоко несчастны. Потом я было решил при первом свидании с ним начать разговор о Вас, постараться, нисколько не оскорбляя и не раздражая его, дать ему почувствовать, что должен сделать что-нибудь, чтобы изменить Ваше положение. Потом я сообразил, что сгоряча никогда не нужно действовать и что лучше я сначала спрошу у Вас: разрешаете ли Вы мне вмешиваться в Ваши отношения к И[пполиту] В[асильевичу]? Хотите ли, чтобы я самым деликатным и дипломатическим образом, стара[ясь] действовать на сердце его, старался бы, чтобы он не призвал Вас к себе (чего я собственно не желаю), а разрешил бы Вам жить в Москве отдельно от него или в Петербурге? Что Вы скажете насчёт Петербурга? Разумеется, тут прежде всего является вопрос о Юше и о том, действительно ли для него юг необходим? Если Вы разрешите мне вмешаться, то чего добиваться? Как Вы бы желали устроить Вашу жизнь? Хотите ли, чтобы я хлопотал о будущем годе или чтобы старался теперь же вырвать Вас из удручающей и убивающей обстановки? Научите, добрейшая Юлия Петровна, как мне поступить. Одно Вам скажу: мне ужасно хочется оказать Вам действительную поддержку и помощь в Вашем горе. «Черевички» пойдут не ранее половины ноября, да и то я не надеюсь. Прекращаю письмо, ибо поздно и я очень устал. В скором времени опять напишу. Ради Бога, будьте покойнее и не падайте духом! Низкий поклон Софье Михайловне и детям Вашим. Искренно преданный и любящий Вас, П. Чайковский

5 October 1886 Maydanovo village Most respected, most kind Yuliya Petrovna! Today I returned from Moscow (where, alas, I now have to travel much too often) and found, amongst other letters, yours, which made the most grave impression upon me. First of all, I ask you once and for all not to be embarrassed by the thought that your friendly outpourings of overwhelming sorrowful feelings may seem to be pointless whining (as you put it). I should not wish at all for you, when communicating with me, to conceal that which is in your soul and which is begging to come from your pen. On the contrary, I urge you to whine as much as you see fit. After all, expressing sorrow to a friend gives relief — and I sympathise with you most sincerely, I understand splendidly everything that you are now enduring, and I know how much you need to pour out le trop plein of your heart. But reading how miserable you are, how your soul is suffering, the thought naturally comes of how to help your grief? So I ask myself, what can be done to help end or alleviate your sorrows? When I attempted to persuade you to write, besides being certain of your talent, I was motivated by the desire for you to have means independent of Ippolit Vasilyevich. These means would afford you freedom. After all, the awful thing is not that you are in Sevastopol; it is that you must be in Sevastopol. I thought that gradually you would compose yourself, take up your pen, write something successful, win means and independence for yourself, and then the whole meaning of your life would become altogether different. Now I see that you are too shocked, too exasperated, too ill to write. Before you can write you need to recover. Clearly, your present way of life is destroying you physically and mentally. You know, when first I read your letter I had the idea to send it to Ippolit Vasilyevich, so that he would know how you are living, what petty material difficulties you are enduring, how devastated you are, how endlessly miserable you are — in short, how profoundly unhappy you are. Then I decided to start a conversation about you when we next meet, to try, without offending or irritating him in the least, to make him feel that he must do something in order to change your situation. Then I realised that one should never act in the heat of the moment, and that it would be better for me to first ask you: do I have your permission to intercede in your relationship with Ippolit Vasilyevich? Do you wish me to attempt to influence his heart in the most delicate and diplomatic way, to try to ensure that he does not summon you to him (which I actually do not want), but to permit you to live in Moscow separately from him, or in Petersburg? What do you say about Petersburg? Of course, above all there is the question about Yusha, and whether the south is really necessary for him? If you permit me to intervene, what should be the objective? How would you wish your life to be arranged? Do you want me to concern myself with this next year, or try to tear you away from this depressing and morbid situation at once? Guide me, most kind Yuliya Petrovna, as to how I should act. I shall tell you one thing: I am awfully keen to give you practical support and assistance in your grief. "Cherevichki" will not be on before the middle of November, and even then I am not hopeful. I shall end the letter, because it is late and I am very tired. I shall write again soon. For God's sake, keep calm and do not lose heart! I bow deeply to Sofya Mikhaylovna and your children. Your sincerely devoted and loving. P. Tchaikovsky