Letter 3093

Date	10/22 November 1886
Addressed to	Yuliya Shpazhinskaya
Where written	Maydanovo
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 2073)
Publication	П. И. Чайковский. С. И. Танеев. Письма (1951), p. 305–307 П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том XIII (1971), p. 495–498

Text and Translation

Russian text (original)

English translation By Brett Langston

10 ноября 1886 с[ело] Майданово Только что приехал в Майданово. Ах какое счастье быть у себя, самим собой, без этой несносной маски, которую поневоле надеваешь на себя, вращаясь в обществе, принуждая себя быть светским, говорить, когда хочется молчать, приветливо улыбаться, когда на душе повода к улыбке нет, без толку болтать, когда работать нужно и т. д. и т. д. и т. д. А между тем как сделать, чтобы от времени до времени не погружаться по горло в омут светскости? Как устроить, чтобы будучи артистом и обращаясь к толпе с излиянием своих музыкальных мыслей и стремясь, чтобы эта речь была понята и прочувствована — отвращаться от этой самой толпы, когда она всяческими выражениями симпатии старается выказать своё сочувствие? Нужно сыть благодарным, и я стараюсь усердно высказать свою благодарность, не уклоняясь ни от каких приглашений, свиданий и т. д., если вижу в них проявление действительной симпатии. Но чего мне это стоит!!! А на недостаток симпатии Петербурга ко мне, или лучше к моей музыке, пожаловаться нельзя. Отовсюду и при всяком удобном случае она сказывалась. Нередко я был умилен до слез и испытывал гордость художника, который ещё при жизни снискал всеобщее сочувствие. Высшим проявлением этого сочувствия было торжество, устроенное в мою честь в прошлую среду 5-го ноября. Не буду его описывать, ибо по газетам, Вы, вероятно, об этом знаете. Дирекция ко мне очень благоволит. «Чародейку» ждут с великим нетерпением. На весьма выгодных условиях Дирекция просит меня написать также для будущего сезона музыку к балету «Ундина», за которую я примусь тотчас после «Чародейки». В это пребывание в Петербурге я ещё ближе, чем прежде, сошёлся с одной августейшей особой, с которой и прежде сталкивался самым приятным образом. Особа эта Вел[икий] кн[язь] Конст[антин] Константинович. Я редко встречал в жизни столь же обаятельную личность. Он музыкант и поэт, выпустивший недавно сборник стихотворений, очень талантливых. Но, независимо от этого, он так участлив, так добр, так умён и интересен, что чем больше его знаешь, тем больше любишь его. Жена его мне тоже чрезвычайно нравится. В два года она выучилась говорить и даже писать по-русски совершенно свободно, почти как природная русская. Из людей других сфер, с которыми чаще всего бывал вместе в этот приезд в Петербург, назову французского актёра Гитри. Я очень полюбил его. При огромном актёрском таланте, он вместе с тем человек, по развитию, образованию, уму, стоящий неизмеримо выше уровня людей его сферы. Первого представления оперы моего друга Направника «Гарольд» я не мог дождаться. Уже в 5-ый раз его откладывают, и Бог знает когда оно состоится. Я слышал её 2 раза на репетициях. Опера изобилует крупными сценическими эффектами, написана умелой и опытной рукой, с технической стороны очень интересна, - но я боюсь, что музыка недостаточно прочувствована, вдохновенна и что публике опера покажется утомительной. Про «Черевички», в знаю только то, что ранее 15-го её не начнут репетировать. Я безмерно рад, что можно будет хоть несколько деньков отдохнуть в здешнем моем уединении. Сейчас мне принесли письмо от Вас. Прочту его и докончу письмо на другом листочке. Сейчас прочёл письмо Ваше, дорогая Юлия Петровна, и, конечно, не скрою, что оно произвело на меня тягостное впечатление. Вы совершенно подавлены Вашими горестями, Вы глубоко несчастны — и между тем я ничего не могу сделать, чтобы облегчить Ваши горести. Даже письма мои, которые составляют для Вас некоторое утешение, пропадают! Не знаю, получили ли Вы моё петербургское письмо, очень короткое и 6ессодержательное. Но наверно знаю, что одно большое моё письмо, писанное из Майданова перед отъездом в Петербург, пропало. В этом письме я, между прочим, распространялся о Юше и о пансионе Парше (для русских мальчиков) в Montreux у Женевского озера. Очевидно, Вы этого письма не получали, ибо ответили бы, по сердцу ли Вам мой проект Вашего переселения на берега упомянутого озера? Вообще письма стали пропадать беспрестанно. Большое письмо, написанное недавно Павловской ко мне, — пропало. Другое письмо, очень важного делового содержания, — тоже пропало. Я опять скажу Вам, Юлия Петровна, то, что говорил неоднократно. Единственный исход из удручённого состояния всей нравственной личности Вашей — писание. Читая Ваши письма, на каждом шагу чувствуешь ключом бьющую литературную талантливость Вашу. Ради Бога, постарайтесь приняться за какой-нибудь литературный труд! Начните ну хоть с маленькой повести. В Вашей манере писать есть что-то живое, захватывающее и жгучее. Вы должны иметь и будете иметь успех, и в этом успехе Вы найдёте ту нравственную поддержку, которая Вам столь необходима. Вы родились писательницей, художницей, и я просто не могу понять, каким образом жизнь Ваша так сложилась, что прежде, когда надломленности ещё не было, Вы не выступили на Ваш настоящий путь. Но и надломленность не есть препятствие. Напротив, она может сообщить Вашим писаниям ту болезненную нотку, на которой основан, напр[имер], огромный успех Достоевского. Величайшим препятствием к работе — физическое нездоровье. Но кто знает: ведь и здоровье тела вернётся, когда найдётся естественный исход для переполняющих Вас чувств и ощущений. По поводу Юши и пансиона, о которых речь была в пропавшем письме, скажу, что, по-моему, Юше было бы полезно подпасть под властную руку педагога-мужчины. В Montreux-Clarens есть отличный пансион Парше специально для русских мальчиков. Климат чудесный. Жизнь удивительно дешева, и Вы могли бы, по-моему, даже с Вашими средствами устроиться рядом с пансионом. Я хорошо знаю местность. Что Вы об этом думаете? Многое ещё хотелось бы сказать Вам, да сегодня не успею. Должен ещё множество писем написать, а откладывать отсылку письма к Вам не хочется. Ради Бога, постарайтесь в себе найти силу для противодействия нравственной болезни Вашей. Не падайте духом. Несмотря на все, нужно жить и нужно бороться. Будьте здоровы, дорогая Юлия Петровна. Ваш, П. Чайковский

10 November 1886 Maydanovo village I have only just arrived at Maydanovo. Oh, what happiness it is to be home, to be onesself, without that unbearable mask that you involuntarily put on when you circulate in society, forcing yourself to be worldly, to speak when you want to be silent, to smile affably when you have no reason to smile, to chat pointlessly when you need to work, etc. etc. etc. Meanwhile, how can we avoid being up to our necks in the abyss of worldliness from time to time? How to arrange things such one is to be an artist and addressing a crowd with outpourings of your musical thoughts and striving for this speech to be felt and understood — while turning away from this very crowd whenever it tries to show any sort of expressions of sympathy towards you? One must be grateful, and I attempt to express my gratitude diligently, not avoiding any invitations, meetings, etc. provided I see in them a manifestation of genuine sympathy. But at what a cost to me!!! And I cannot complain about a lack of sympathy in Petersburg towards me, or rather, towards my music. This made itself felt everywhere, and at every opportunity. Often I was moved to tears and felt the the pride of an artist who, even during his lifetime, had won universal sympathy. The utmost manifestation of this sympathy was the celebration held in my honour last Wednesday 5th November. I shall not be describing it, because you probably know all about it from the newspapers. I am very grateful to the Directorate. "The Enchantress" is awaited with the greatest impatience. On highly favourable terms, the Directorate is also asking me to write music for a ballet "Undina" for the next season, which I shall set about immediately after "The Enchantress". During this stay in Petersburg, I became even closer than before with one august person, whom I had previously encountered in the most pleasant manner. This person is the Grand Duke Konstantin Konstantinovich. I have seldom met such a charming person in my life. He is a musician and a poet, very talented, who recently published a collection of verses. But, irrespective of this, he is so interested, so kind, so intelligent and interesting, that the more you know him, the more you love him. I am also extremely fond of his wife. In two years she has learned to speak and even write in Russian utterly fluently, almost as a natural Russian. Amongst the people from other spheres whom I saw most often during this visit to Petersburg, I shall mention the French actor Guitry. I have grown very fond of him. Despite his enormous acting talent, he is also a fellow whose development, education and intelligence are immeasurably above the level of people in his sphere. I could not wait for the first performance of my friend Nápravník's opera "Harold". It has already been postponed 5 times, and God knows when it will take place. I heard it twice during rehearsals. The opera is full of grand stage effects, written by a skilled and experienced hand, and is very interesting from a technical point of view — but I am afraid that the music is insufficiently heartfelt and inspired, and that the audience will find the opera wearisome. As for "Cherevichki", I know only that they will not start to rehearse it before the 15th. I am immensely glad that I shall be able to rest for a few days at least in my solitude here. I have just received a letter from you. I shall read it and finish the letter on another sheet of paper. I have just read your letter, dear Yuliya Petrovna, and, of course, I shall not hide the fact that it made a painful impression upon me. You are utterly crushed by your sorrows, you are deeply unhappy — and meanwhile I can do nothing to ease your unhappiness. Even my letters, which are of some consolation to you, are lost! I do not know whether you received my Petersburg letter, very short and lacking in content. But I know for sure that one long letter of mine, written from Maydanovo before I left for Petersburg, has been lost. In this letter, amongst other things, I talked about Yusha and the Parché boarding school (for Russian boys) in Montreux by Lake Geneva. Clearly, you did not receive this letter, because you would have replied whether my project of resettling you to the shores of the aforementioned lake was to your liking? Generally my letters have begun to constantly disappear. A long letter which Pavlovskaya wrote to me recently has vanished. Another letter, containing most important matters, has also disappeared. I shall tell you again, Yuliya Petrovna, what I have said many times. Writing is the only release from the whole dejected state of your moral personality. Reading your letters, at every step one senses your gushing literary talent. For God's sake, try to take up some sort of literary work! At least start with a short story. There is something keen, exciting and inspiring about your manner of writing. You must have and will have success, and in this success you will find the moral support that you need so much. You were born to be a writer, an artist, and I simply cannot understand how your life turned out in such a way that before, when you had not yet been broken, you did not set out on your true path. But to have been broken is still no obstacle. On the contrary, it can impart to your writings that pained note on which, for example, Dostoyevsky's enormous success is founded. The greatest obstacle to work is physical ill health. But who knows: surely, the body will return to health when a natural outlet is found for the feelings and sensations that overwhelm you. Regarding Yusha and the boarding school, which were mentioned in my missing letter, I shall say that, in my opinion, it would be useful for Yusha to be taken under the powerful wing of a male tutor. The splendid Parché boarding school in Montreux-Clarens is specifically for Russian boys. The climate is wonderful. Life is surprisingly cheap, and you could, I think, even with your means, settle down beside the boarding house. I know the area well. What do you think about this? There is much more I should like to tell you, but I cannot today. I still have many letters to write, and I do not want to delay sending a letter to you. For God's sake, try to find the strength within yourself to resist your moral illness. Despite everything, you must live and you must fight. Keep well, dear Yuliya Petrovna. Yours, P. Tchaikovsky