Letter 3290

Date	20 July/1 August 1887
Addressed to	Nikolay Hubert
Where written	Aachen
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 110)
Publication	П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том XIV (1974), p. 153–154

Text and Translation

Russian text (original)

English translation By Brett Langston

20-го июля [18]87 Ахен Милый Тоничка! Спасибо Вам за письмо Ваше. Знаете что: Вы меня жалеете, а я ещё более Вас. И охота Вам была ехать в Кисловодск; все, что Вы про него пишите, ужасает меня, и я тоже скажу, что летом нужно в наши годы жить в деревне или за границей. Весьма может статься, что и Боржом к концу моего пребывания стал бы тяготить меня, ибо ведь и там народу знакомого начало набираться порядочно. Путешествие моё было благополучно, а на пароходе в Чёрном море даже и приятно, — но я всё-таки страшно тосковал о покинутом, уже насиженном, очаровательном моем Боржомском уголке. В Одессе провёл день; я до тех пор никогда её не видел, и она мне ужасно понравилась. В Вене пробыл лишь несколько часов. Всего моё путешествие от Боржома до Аахена длилось 10 дней. Аахен, в качестве европейского города, очень благоустроен и жить здесь, в матерьяльном отношении, очень удобно и приятно. Гостиница, в коей я нахожусь, превосходна. Все, что нужно, под рукой — ну, словом, брюху моему и остальным частям тела хорошо, так как даже и постель у меня парижская. Но ничего более безотрадно скучного, лишённого всякой прелести, всякой симпатичности я не видел. Нет, или почти нет, исторических достопримечательностей; художественных тоже нет; нет реки, нет живописных окрестностей, — ну словом, ровно ничего. Вы напрасно думаете, что Кондратьев бесцельно и неразумно сделал, приехавши сюда. Дело в том, что Петербургские доктора только через 4 месяца после начала болезни догадались, что в основании её сифилис. Эйхвальд самым энергическим образом добивался, чтобы Кондратьева, хотя бы полумёртвого, довезли до Ахена. И представьте себе — теперь есть надежда на выздоровление. Вспрыскивание меркурия в огромных дозах, с одной стороны, и серные в 37 (!!!) градусов [ванны] сделали то, что полумёртвый человек начал оживать. Показался обильный пот, начала выделяться моча, и когда я приехал сюда, то ноги и живот уже уменьшились, силы у двоились, и вообще совершился крутой поворот к лучшему. К сожалению, в последние дни опять стало значительно хуже. Доктор Шустер (очень хороший врач) не придаёт, однако же, этому ухудшению большого значения и продолжает надеяться, [что] больной может выздороветь. Про себя ничего не скажу Вам, ибо если бы начал изливать свои чувства, то ударился бы в нытье. Лучше скажу Вам, что сознание громадной пользы, которую я приношу близкому человеку, мирит меня с невзгодой. В сущности, жаловаться нечего. Когда вас увижу? Бог знает. До свиданья, голубчик Тоничка. Поцелуйте крепко Баташу. Пишите. Я буду Вас постоянно держать au courant всего, что со мной произойдёт. Обнимаю. П. Чайковский Повесть Модеста наконец напечатана.

20th July 1887 Aachen Dear Tonichka! Thank you for your letter. Do you know what? You pity me, yet I pity you even more. While you gladly wanted to go to Kislovodsk, everything you write about it horrifies me, and I'll also say that, at our age, in the summer one needs to live in the country or abroad. It may very well be that Borzhom would also have become a burden to me by the end of my stay, because, after all, a fair number of familiar people had begun to gather there. My journey was accomplished safely, and it was even pleasant on board the ship in the Black Sea — but all the same I was pining terribly for my abandoned nest in that most charming corner of Borzhom. I spent a day in Odessa, which I hadn't seen before, and I liked it terribly. I spent just a few hours in Vienna. My journey from Borzhom to Aachen lasted 10 days. Aachen, as a European city, is very well-appointed, and living here, in material terms, is most convenient and pleasant. The hotel I'm in is excellent. Everything that I need is to hand — well, in short, my belly and the rest of my body are fine, since even my bed is from Paris. But I've never seen anywhere so dismally tedious, devoid of any sort of charm, anything agreeable. There are no historical sights, or almost none: no artistic ones either; no river, no picturesque surroundings — well, in short, precisely nothing. There's no point your thinking that Kondratyev acted recklessly and unwisely in coming here. The fact is that the Petersburg doctors only realised 4 months after the onset of the disease, that its cause was syphilis. Eichwald strove in the most energetic fashion to have Kondratyev brought to Aachen, even if he were half dead. And just imagine that there's now hope of recovery. Injections of mercury in huge doses, on the one hand, as well as sulphuric baths at 37 (!!!) degrees made this half-dead man start to revive. He started sweating profusely, urine began to be released, and when I arrived here, his legs and stomach had already shrunk, his strength had doubled, and in general he'd taken a sharp turn for the better. Unfortunately, in recent days he's become significantly worse again. Dr Schuster (a very fine doctor) does not, however, attach much importance to this deterioration, and continues to hope that the patient can recover. I won't tell you anything about myself, because if I were to start pouring out my feelings, then I would lapse into whining. I'd rather tell you that the knowledge of the huge benefit that I bring to someone close to me, reconciles me to adversity. In essence, there's nothing to complain about. When will I see you? God knows. Until we meet, golubchik Tonichka. Give Batasha a big kiss. Do write. I shall always keep you au courant of everything that's happening with me. I hug you. P. Tchaikovsky Modest's story has finally been published.