Letter 3300

Date	26 July/7 August 1887
Addressed to	Anna Merkling
Where written	Aachen
Language	Russian
Autograph Location	unknown
Publication	П. И. Чайковский. С. И. Танеев. Письма (1951), p. 231–232 П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том XIV (1974), p. 165–166
Notes	Manuscript copy in Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve

Text

Based on a handwritten copy in the Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve at Klin, which may contain differences in formatting and content from Tchaikovsky's original letter.

Russian text (original)

26 июля 1887 г[ода] Аахен, Aachen Голубушка Аня! Вероятно ты уже узнала от кого-нибудь, что я уже давно покинул Боржом и очутился в Ахене. Это произошло оттого, что бедный Н[иколай] Д[митриевич], попавший на чужбину в состоянии полумёртвого человека, неистово тосковал и страдал нравственно. Мне так было жаль его, что я телеграфировал ему, что готов приехать, если ему это приятно. Разумеется, ответ был такой, что «я своим приездом воскрешу его, что он будет считать дни и часы» и т. д., и т. д. Собрался и с сокрушением сердца уехал. Путешествие было очень долгое: около пяти суток на пароходе и три по железной дороге. Здесь я нахожусь уже скоро две недели. Я застал Н[иколая] Д[митриевича] в состоянии резкого улучшения. Горячие серные ванны произвели на него самое благодетельное и решительное действие, вода стала уменьшаться, явились силы и бодрость духа. К сожалению, теперь произошла задержка в виде целого ряда огромных флюктуаций (холодных нарывов), которые приходится резать и долго ждать заживление. Только когда раны заживут, можно будет снова начать ванны. В первый день по приезде моем доктор сказал мне, что Н[иколай] Д[митриевич] спасён и выздоровление несомненно. Теперь доктор что-то призадумывается, однако ж надежды не теряет. Ты бы ужаснулась худобе Н[иколая] Д[митриевича]. Уж, кажется, был страшно худ — но теперь это какая-то тень. И всё-таки сравнительно с тем, как я его видел в мае, у него в глазах больше жизни, голос нормальнее, минутами находит даже весёлость, сменяющаяся, впрочем, безнадёжным отчаяньем, слезами и т. д. Трудно сказать, чем все это кончится. По живём — увидим. Мне очень, очень тяжело было расстаться с Боржомом. Дорогой я страшно тосковал. Здесь приходится постоянно сидеть около Н[иколая] Д[митриевича], и хотя весёлого ничего нет, но сознание пользы, которую я приношу, мирит меня с пребыванием в скучном, безотрадном, несимпатичном Ахене. Радуюсь, что вы переехали и что Царское вам нравится. Радуюсь также, что на этот раз ты поступила как следует, т. е. не поцеремонилась со мной. Надеюсь, что и впредь будет так же. Голубушка Аня, мы скоро всё-таки увидимся, ибо приблизительно через месяц я уже буду или в Петербурге, или накануне прибытия в Петербург. Надеюсь, что Царское не помешает нам видеться часто. Будь здорова, душечка! Если напишешь, доставишь огромное удовольствие. Н[иколай] Д[митриевич] часто тебя вспоминает; он очень любит тебя и П[етра] Ив[ановича] и просил обоим Вам поклониться. Целую твои ручки, П[етру] И[вановичу], Люб[овь] Петр[овне] кланяюсь. П. Ч. Письмо твоё я получил только сегодня, оттого раньше и не писал. Ведь я не знал, как адресовать в Царское.