Letter 3348

Date	11/23 September 1887
Addressed to	Yuliya Shpazhinskaya
Where written	Maydanovo
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 2090)
Publication	П. И. Чайковский. С. И. Танеев. Письма (1951), p. 325–326 П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том XIV (1974), p. 212–214

Text and Translation

Russian text (original)

English translation By Brett Langston

Майданово 11 сент[ября 18]87 г[ода] Добрейшая Юлия Петровна! Письмо Ваше получил сегодня. (Адрес верен, Фонт[анка], 15) и спешу Вам написать, хотя и на сей раз немного, ибо, как увидите, я поглощён работой. Из Ахена я выехал 25 авг[уста]. Последние две недели тамошней жизни были до того ужасны, что я теперь не понимаю, как я мог их выдержать. Кондратьев во все это время страдал невыразимо. Наконец принуждены были выпустить воду, — которой вышло 2 ведра!!! Если бы этого не сделали, он бы задохнулся. Разумеется, последовало облегчение, но грозила опасность анемии мозга, гангрены, паралича сердца. Ничего такого, однако, не случилось, и мой бедный приятель продолжает жить без всякой надежды на выздоровление. 29-го числа я был в Петербурге, где мне нужно было свидеться с родными Кондратьева, а 30-го, никого не видев из театрального мира, приехал сюда, чтобы хоть немного отдохнуть! Я был так худ, бледен и так состарился за эти 6 недель, проведённых в Ахене, что вид мой производил чувство изумления у всех родных и знакомых, с коими случилось свидеться. Но достаточно было провести неделю в деревне и в одиночестве, чтобы оправиться. 7-го числа поехал в Петербург, чтобы присутствовать на первой считке «Чародейки» и разрешить разные сомнения и недоразумения. На этой считке я убедился, что некоторые сцены вышли до того растянуты и утомительны как для певцов, так и для публики, что тут же решился кое-что в опере совершенно переделать. Вот этими-то переделками я теперь и занят. Нужно как можно скорее их послать в Петербург. Настоящие репетиции начнутся 25-го числа; до тех пор меня отпустили в деревню. Я от всей души радуюсь всему, что Вы пишете о перемене, совершившейся в Ваших отношениях к Ип[политу] Вас[ильевичу]. Уверяю Вас, что я это предвидел. Так как на все бедствия и горести Ваши я смотрел с большим спокойствием, чем Вы, то понимал, что, несмотря на всю жестокость, которую И[пполит] В[асильевич] выказал по отношению к Вам, — он, в сущности, не может не любить и не ценить Вас. Как все мужчины, он эгоист, а под влиянием страсти этот эгоизм может дойти до беспощадной жестокости. Писемский превосходно очертил тип такого богато одарённого, честного и даже доброго эгоиста в романе «Тысяча душ», который я с величайшиму довольствием перечёл недавно во французском переводе. Пенденису Теккерея тоже имеет родство с героем Писемского. Не знаю почему, но оба они напоминают мне Ип[полита] Вас[ильевича] , до того, что в «Тысяче душ» Калиновича я все время представлял себе в виде Ип[полита] Вас[ильевича]. Ваша тактика превосходна. Чем более Вы будете faire bonne mine au mauvais jeu, тем лучше. Блестящий талант, симпатичность, даже самая нервность И[пполита] В[асильевича] служат ручательством того, что это натура высшего разбора. Такой человек не может до бесконечности быть ослеплённым насчёт «Бульбы» Кашперова et tout ce qui s'en suit. Отрезвление настанет, быть может, гораздо скорее, чем Вы могли этого ожидать. Милая Юлия Петровна, я совершенно против тот о, чтобы Вы занимались переработкой Вашего литературного опыта. Вы не можете быть судьёй в этом деле. Вы должны мне прислать Ваше писание в том виде, как оно есть, и могу Вас уверить, что у меня достаточно литературной чуткости, чтобы решить вопрос, обладаете ли Вы несомненным литературным талантам. Если мне покажется, что, я ошибался, уверяя Вас в том, что, он есть; если я почувствую, что, настоящей искры в Вас нет, я выскажу Вам эта с полной откровенностью. Что касается недостатков, происходящих от спешности работы и неопытности, та ведь эти 2 обстоятельства я, конечно, буду иметь в виду, читая Вашу рукопись. Но я предчувствую, что я не заблуждался и что, писать Вы не только можете, но и должны. Ведь и в письмах Ваших совершенно достаточно даёт себя чувствовать истинный талант. Дела не в там, что, Вы пишете правильно, и что, стиль Ваш безупречен, а в там, что, у Вас есть образность, теплота, меткость, сила. Из Петербурга буду Вам писать о «Чародейке» понемножку. Жива интересуюсь «Княгиней Курагиной»! Отсюда напишу Вам перед отъездом. Ваш, П. Чайковский

Maydanovo 11 September 1887 Most kind Yuliya Petrovna! I received your letter today. (The correct address is Fontanka, 15), and I am hastening to write to you, although only a little on this occasion because, as you will see, I am absorbed in work. I left Aachen on 25 August. The last two weeks of life there were so awful that I cannot understand now how I could endure them. Kondratyev was suffering inexpressibly during this whole time. Ultimately they were compelled to release the water — of which 2 buckets came out!!! Had this not been done, he would have suffocated. Of course, relief followed, but there was a danger of cerebral anaemia, gangrene or heart failure. However, nothing of the sort happened, and my poor friend continues to live without any hope of recovery. On the 29th I was in Petersburg, where I needed to meet Kondratyev's relatives, and on the 30th, not having seen anyone from the theatrical world, I came here to rest a little! I was so thin and pale, and had aged so much during those six weeks spent in Aachen, that my appearance produced feelings of astonishment in all the friends and relatives I came across. But a week of solitude in the country was sufficient for me to recover. On the 7th I went to Petersburg to attend the first reading of "The Enchantress", and to resolve various doubts and misunderstandings. At this reading I became convinced that some scenes were so drawn out and wearisome for both the singers and the audience, that I immediately decided to change some things in the opera. It is these alterations that I am now occupied with. They must be sent to Petersburg as soon as possible. The rehearsals proper will be starting on the 25th; until then I have been released to the country. I am wholeheartedly glad about everything you write concerning the change that has taken place in your relationship with Ippolit Vasilyevich. I assure you that I predicted this. Since I considered all your misfortunes and sorrows more calmly than you, I understood that, despite all the cruelty that Ippolit Vasilyevich has shown towards you, he, in essence, cannot help but love and appreciate you. Like all men, he is selfish, and under the influence of passion, this selfishness can reach the point of merciless cruelty. Pisemsky superbly outlined the type of such a richly gifted, honest and even kind selfishness in the novel "A Thousand Souls", which I recently re-read in a French translation with the greatest of pleasure. Thackeray's Pendennis is also in the mould of Pisemskys hero. I do not know why, but they both remind me of Ippolit Vasilyevich, to the extent that in "A Thousand Souls" I always imagined Kalinovich as Ippolit Vasilyevich. Your tactics are excellent. The more you are faire bonne mine au mauvais jeu, the better. The brilliant talent, the agreeableness, even Ippolit Vasilyevich's very nervousness, serve as a guarantee that this is a nature of the highest order. Such a person cannot be forever blinded by Kashperov's "Bulba", et tout ce qui s'en suit. The realisation will dawn, perhaps far sooner than one could expect. Dear Yuliya Petrovna, I am firmly against your re-working your literary efforts. You cannot be a judge in this matter. You must send me your writing as it is, and I can assure you that I have sufficient literary sensitivity to determine whether you possess any undoubted literary talent. If it seems to me that I was mistaken in assuring you that it exists; if I feel there is no genuine spark in you, I shall express this to you with complete frankness. As for the shortcomings that stem from the haste of the work and inexperience, I shall certainly bear these two circumstances in mind when reading your manuscripts. But I have a presentiment that I was not mistaken, and not only can you write, but you must. Indeed, in your letters a genuine talent makes itself felt quite sufficiently. It is not a matter of you writing correctly, and that your style is impeccable, but of you having imagery, warmth, precision and strength. I shall write to you from Petersburg about "The Enchantress" little by little. I still take a keen interest in "Princess Kuragina"! I shall write to you from here before I leave. Yours, P. Tchaikovsky