Letter 350

Date	25 April/7 May 1874
Addressed to	Anna Merkling
Where written	Naples
Language	Russian
Autograph Location	Saint Petersburg (Russia): National Library of Russia (ф. 124, No. 4650)
Publication	П. И. Чайковский. С. И. Танеев. Письма (1951), p. 207–209 П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том V (1959), p. 351–353
Notes	Manuscript copy in Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (signature omitted)

Text and Translation

Based on a handwritten copy in the Klin House-Museum Archive, which may contain differences in formatting and content from Tchaikovsky's original letter.

Russian text (original)

English translation By Luis Sundkvist

Неаполь 25 апреля/7 мая 1874 г[ода] Всего больше мне нравится, что ты называешь свой почерк незнакомым мне! Помилуй, мой Ангел! Едва я взглянул на конверт, как на крыльях памяти унёсся в давно прошедшее время, и мигом явилась картина столовой в Училище правоведения. Нос приятно щекочется запахом борща и каши (они всегда бывали по четвергам), душа умиляется в ожидании битков, долженствующих явиться вслед за борщом, сердце сладостно сжимается при мысли о том, что до субботы осталось 2 дня, и тут-то в довершение всех прелестей своей торжественно тихой походкой ко мне направляется швейцар Голубев с письмом в руках. Вижу милый почерк, разрываю конверт и читаю твою восхитительную болтовню. Разве эти милые воспоминания могут испариться? Нет, Аня, хоть мы с тобой теперь и редко встречаемся, но как ты, по собственному сознанию, не меняешься, так и моя любовь к тебе всё та же. В столовой Училища правоведения и в Неаполе твоё письмо мне одинаково приятно. По этому поводу я вот что скажу тебе. Не знаю, согласна ли ты со мной, но, по-моему, одна из самых тяжёлых вещей в обыденной жизни — это встречи с людьми, с которыми некогда был очень близок, а потом жизнь разнесла в разные стороны и кроме прошедшего уже нет никаких точек соприкосновения. При таких встречах испытываешь весьма тягостное ощущение несоответствия изъявлений радости с действительною радостью. Стараешься показать, что чувства не изменились, а между тем разные вулканические извержения наложили на чувство густые слои лавы, и нужно рыться, чтоб найти его в первобытном виде. Вот рыться-то очень неприятно. Я распространяюсь об этом, чтоб сказать, что при встрече с тобой, после стольких лет разлуки, рыться-то не пришлось. С тобой как увидался, так и почувствовал немедленно то же, что ты внушала прежде, и очень может быть, что это потому, что ты сама ни на волос не изменилась. Та же пылкость, непосредственность и безыскусственность, та же милая весёлость, та же доброта, сквозящая во взгляде и даже движениях, те же пауки вместо рук и даже зюзют бобо тебя не покинул, и ты из-за него целую неделю хлеба не кушала. Но кончаю об этом, сказав в заключение, что очень счастлив был увидаться с тобой и увидеть тебя нисколько не изменившеюся. Кстати. Почему ты думаешь, что женщина твоих лет должна предаться обожанию материальной стороны жизни? По-моему, человек должен до конца дней оставаться тем, что он был смолоду. Если природа тебе дала любящую душу, чуткость и влечение ко всему изящному, способность к восприятию впечатлений красоты в природе и в искусстве, — то ты не можешь измениться и задушить в себе порывы к идеальному и поэтическому. Странно было бы, если б ты припрыгивала от твоих восторгов, как юная девственница, и восклицала бы до сих пор по-институтски: Бог, диво и т. п., — но ничего нет странного, что в 40 лет ты осталась человеком высшей породы и не снизошла до бабьих сплетен, поклонения кофе с пенками и перин с пуховиками. Я очень несчастливо путешествую. В Неаполе я сижу уже пятый день, и погода весьма неблагоприятная. Неаполь в дурную погоду теряет почти всю свою прелесть, так что я скорее догадываюсь о его красотах, чем упиваюсь ими. Густые серые облака почти постоянно скрывают солнце и небо; льёт дождь, по ночам бушует море, и воет ветер. Тем не менее, в эти четыре дня я исходил и изъездил всё, что следует посмотреть в самом городе и ближайших окрестностях. Вчера ездил в Пуццоли, Байю, Мизенский мыс и т. д. Озеро, о котором ты говоришь, называется Lac d'Averne. Оно, действительно, производит сильное впечатление своей суровой, мрачной красотой. Вчерашняя прогулка принадлежит к числу удачных, так как от 2 до 5 часов небо было чисто, и тут-то я почувствовал неотразимую красоту всей этой местности. В Помпее я был ещё до получения твоего письма, но постараюсь побывать ещё, чтоб украсть для тебя кусочек какой-нибудь мозаики. Не могу тебе выразить словами силу впечатления, которое я испытал, бродя по этим развалинам. Я обошёл все сначала с неизбежным гидом, но потом отделался от него и обошёл ещё раз весь город один, заходя чуть не в каждый дом, предаваясь мечтаниям и стараясь вообразить себе жизнь среди этого заживо погребённого места. Удивительно приятно это посещение Помпеи. Сегодня я собрался было в Сорренто и велел разбудить себя пораньше; — но дождь лил всю ночь, льёт ещё теперь, и непроницаемый туман скрывает вид, который из моего окна великолепен. Третьего дни я два часа на осле взбирался на Camaldoli, монастырь на самом высоком из холмов, окружающих Неаполь. Вид оттуда, по заверению Бедекера, самый красивый в Италии. Когда я начал подыматься, погода, казалось, собиралась быть ясной, но когда я добрался до монастыря, то, кроме монаха, угощавшего меня вином и фигами, — ничего не было видно. Флоренцию я покамест миновал, а в Риме остался только два дни, да столько же в Венеции. Рим, по правде сказать, не особенно мне понравился: Капитолий, собор Петра, Ватикан, вообще все памятники старины и искусства, разумеется, поразительны, — но как город он показался мне мрачным, довольно безжизненным и скучным. В Неаполе можно с большим интересом бродить по улицам, наблюдая и всматриваясь в людей и нравы. В Риме я пробовал бродить, но кроме скуки ничего не испытал. Впрочем, полагаю, что для того, чтобы полюбить Рим, нужно пожить в нём подольше. Вообще же говоря, я далеко не испытаю тех восторгов, которых ожидал в Италии. Причины тому разные. Во-первых, одиночество, которое я иногда люблю, но лишь до некоторой степени. Во-вторых, скажу тебе по секрету, что прелесть моего путешествия отравляется воспоминаниями о Петербурге и опере. Я должен открыться тебе: моя опера, по правде сказать, весьма слабое произведение; я очень недоволен ею, а вызовы и аплодисменты на первом представлении нимало не вводят меня в заблуждение. Это было, что называется, succès d'estime. Я хорошо зарекомендовал себя прежними, особенно симфоническими сочинениями; а не будь этого, опера потерпела бы фиаско. В ней мало драматического движения, неровность стиля и видны живые нитки. Хотя я (если останусь жив) напишу наверное несколько хороших опер, ибо (без ложной скромности) я могу это сделать, — но «Опричник» слаб, и это меня огорчает. В-третьих, удовольствие путешествия умаляется дурной погодой, дождём и даже холодом!!! В Венеции я едва не замёрз ночью. Не знаю, долго ли здесь останусь, но полагаю, что нет, ибо надежды мало на поправление погоды. Поеду отсюда к Саше в Веве, а потом скоро и в Россию, но через Петербург ли проеду, ещё не знаю. Целую крепко твои ручки и нежно обнимаю тебя, милая Аня Твой П. Чайковский Поцелуй от меня Лиду и Надю, их детей и супругов. От Пети Генке жду обещанного письма.

Naples 25 April/7 May 1874 What I find most amusing is that you say that your handwriting is unfamiliar to me! For pity's sake, my Angel! No sooner had I glanced at the envelope than I was swept away on the wings of memory to a long past time, and there instantly appeared before me a scene in the School of Jurisprudence's canteen. My nose is pleasantly tickled by the smell of borsch and kasha (it's what we always got on Thursdays), I am overcome by emotion as I wait for the rissoles that are supposed to appear straight after the borsch, my heart sinks sweetly at the thought that just two days are left until Saturday, and then, to cap all these delights, the porter Golubev walks up to me, with his solemnly soft gait, carrying a letter in his hands. I see the dear handwriting, tear open the envelope, and read your wonderful chatter. Can these dear memories ever vanish into thin air? No, Anya, even though you and I meet so rarely nowadays, just as you do not change, as you yourself confessed, so my love for you is the same as always, too. In the School of Jurisprudence's canteen and in Naples a letter from you is equally agreeable to me. In this respect I would like to tell you this. I don't know whether you agree with me, but in my view one of the most unpleasant things in everyday life is meetings with people to whom one was very close at some point, but with whom, after being scattered in different directions by life, one no longer has any points of contact apart from the past. During such meetings one experiences a most painful sensation of the discrepancy between the effusions of joy on both sides and the actual joy experienced. One tries to show that one's feelings have not changed, and yet various volcanic eruptions have deposited thick layers of lava on one's affection, and it is necessary to dig deep in order to find it in its primeval state. It is this digging which is so unpleasant. The reason I am holding forth on this is to say that during our meeting, after so many years of separation, I did not have to do any digging. As soon as I set eyes on you, I immediately had the same feeling which you awakened before, and it is very likely that this was because you yourself have not changed a bit. That same ardour, spontaneity and artlessness, that same sweet gaiety, that same kindness shining through your eyes and even through your movements, those same spiders instead of hands, and even "my tummy's aching" hasn't left you, and because of it you did not eat any bread for a whole week. I shall close this topic, though, saying in conclusion that I was very happy to meet you and to see that you had not changed at all. By the way, why do you think that a woman of your age should lapse into worshipping the material side of life? In my view, a person should remain until the end of his life what he was in his youth. If nature has given you a loving soul, sensitivity and inclination towards all that is graceful, the ability to take in impressions of beauty in nature and art, then you cannot change and suppress within yourself these strivings towards the ideal and poetic. It would be odd if your going into raptures over something still made you skip like a young maiden and exclaim as in your boarding-school days: God, what a marvel! and so on, but there is nothing odd about your having remained, at the age of forty, a person of a higher sort rather than condescending to old wives' gossiping, to the adoration of coffee with cream and feather-beds. My travels are turning out very unhappily. This is already the fifth day that I have been stuck in Naples, and the weather is most inauspicious. Naples in bad weather loses almost all of its charm, so I am having to guess at its beauties rather than actually revelling in them. Thick grey clouds are almost constantly hiding the sun and sky. Rain is pouring down, at nights the sea rages and the wind howls. Nevertheless, during these four days I have walked and driven to all the sights that one is supposed to see in the city itself and in the nearest environs. Yesterday I went to Pozzuoli, Baiae, Cape Miseno, etc. The lake which you mentioned is called Lac d'Averne. This lake really does produce a strong impression, with its austere and sinister beauty. Yesterday's excursion must be counted among the successful ones, since from 2 to 5 p.m. the sky was clear, and it was then and there that I sensed the irresistible beauty of this whole area. Before I received your letter I had already been to Pompeii, but I will try to go there again in order to steal a piece of some mosaic for you. I cannot convey to you in words the strength of the impression I felt as I strolled about these ruins. I first went round them all in the inevitable company of a guide, but then I managed to shake him off and I went round the whole city one more time on my own, looking in at almost every house, abandoning myself to day-dreams, and trying to picture to myself how life in this place that was buried alive must have been. This visit to Pompeii was incredibly agreeable. Today I was planning to go to Sorrento and had asked to be woken up a bit earlier, but it had rained all through the night, it is still raining even now, and an impenetrable fog has obscured the view from my window which is otherwise magnificent. Two days ago, I made my way up on a donkey to Camaldoli, a monastery at the top of the highest of the hills which surround Naples (it took me two hours). The view from there, according to Baedeker['s travel-guide], is the most beautiful in Italy. When I began my ascent, it seemed as if the weather was going to be clear, but when I got to the monastery, I could see nothing around me apart from the monk who treated me to wine and figs. I have avoided Florence so far, and in Rome I just stayed for two days, as I did in Venice, too. To be honest, I didn't like Rome particularly much: the Capitol, St Peter's Cathedral, the Vatican, indeed all the monuments of antiquity and art are of course astonishing, but as a city Rome seemed to me gloomy, rather lifeless and boring. In Naples it is very interesting to stroll about the streets observing and studying the local people and their customs. I tried to do the same in Rome, but I experienced nothing other than boredom. Still, I suppose that in order to take a liking to Rome one has to live there for a longer period. Generally speaking, I am far from experiencing all the delights which I had been expecting to find in Italy. There are various reasons for this. Firstly, my solitude, which I sometimes like, but only up to a certain point. Secondly — and now I shall let you into a secret — the charm of my travels is poisoned by memories of Petersburg and my opera . I must confess to you: my opera, to be honest, is a very poor work. I am very dissatisfied with it, and the curtain-calls and applause at the first performance cannot delude me in the least. It was just what is known as a succès d'estime. I had shown myself to advantage in my earlier works, especially the symphonic ones, and if it hadn't been for those my opera would have suffered a fiasco. It has too little dramatic action, the style is uneven, and the hastily sewn stitches are visible. Although (if I stay alive) I shall probably write several good operas, because (without false modesty) I can do that, "The Oprichnik" is poor, and this distresses me. Thirdly, the pleasure of travelling is diminished by the bad weather, the rain, and even the cold!!! In Venice I almost froze to death at night. I don't know whether I shall stay here for long, though I think probably not, because there is little hope of the weather improving. From here I shall travel to Vevey to see Sasha , and then it will be back to Russia soon, but I don't know yet whether I shall return via Petersburg. I kiss your little hands warmly and embrace you affectionately, my dear Anya Your P. Tchaikovsky Would you kiss for me Lida and Nadya , and their children and husbands? I am expecting that promised letter from Petya Genke .