Letter 4061

Date	5/17 March 1890
Addressed to	Pyotr Jurgenson
Where written	Florence
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 2679)
Publication	П. И. Чайковский. Переписка с П. И. Юргенсоном, том 2 (1952), p. 144–146 П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том XV-Б (1977), p. 91–93

Text and Translation

Russian text (original)

English translation By Brett Langston

5/17 марта [18]90 Милый друг! Получил сегодня твоё письмо от 26! Удивительно долго идут сюда письма! Твои резоны к выходу из Муз[ыкального] общ[ества] я вполне понимаю. В сущности они сводятся к тому, что не стоит приносить жертвы делу, во главе коего в эту минуту стоит человек случайный, преследующий свои цели, а не цели общего блага. Ты увидишь, что и Рукавишников уйдёт. Между нами будь сказано: Сафонов всю зиму твердил мне о том, что ему очень хочется сплавить Рукавишникова, и когда я протестовал против этого, то он весьма зло и скверно отзывался об означенном директоре. Это я тебе сообщаю, беря с тебя слово, что сплетня останется между нами. Я только оттого тебе и сплетничаю, что ты сам в лес глядишь, да к тому же уверен, что ты не нарушишь этой маленькой курьёзной тайны. Только теперь я вполне раскусил Сафонова, и мне понятно, почему он так злился на Рукавишникова. Очевидно, потому, что в нем он усматривал человека, с коим ему следует считаться, а нас с тобой он ни в грош не ставил, в наивности своей, вероятно, воображая, что мы рабски ему преданы. О, как я рад, что я ушёл! Видишь, в чем дело. Шостаковский своим медным лбом испакостил музыкальную Москву; для борьбы с ним нужен такой же медный лоб, но более серьёзный, более умный и талантливый. И с этой точки зрения я очень ценю Сафонова и желаю ему всякого блага и успеха! После того как я послал своё сентиментальное официальное письмо об отказе, я очень раскаивался в тоне этого письма, ибо с тех пор успел получить два сафоновских письма, преисполненных наглости. Получи я их раньше, я бы иначе написал. Если ты окончательно уйдёшь, то всё-таки желательно, чтобы Рукавишников остался. Я намерен об этом писать ему, разумеется, не сообщая того, что выше я тебе сообщил. Отослав к тебе моё последнее письмо, я очень сожалел, что не совсем точно выразился о случае с Осипом Ивановичем. Я написал тебе, что он почти грубо отнёсся ко мне. Но это неточно. Письмо было ужасно учтиво, но так написано, что я в жизни так не обижался. По поводу этого позволь поговорить о моих делах, которые ужасны и будут ужасны до 1-го июля (субсидия от Н. Ф. ф[он] М[екк]). Ты пишешь, что Алексей взял у тебя 500 р[ублей]. Я не ожидал, что ему понадобятся деньги, ибо у него своих много, но я очень рад, что он взял, ибо, когда я возвращаюсь после долгих поездок и Алексей представляет мне счёт всех моих трат, им уплаченных, то обыкновенно я делаю ему сцену, — совершенно неизвестно, зачем. Очевидно, на этот раз он желает уплатить за дачу и вообще за все мои издержки моими же деньгами, чтобы я приехал домой довольный. Он, бедный, потерял жену свою и находится в большом горе. Она умерла в середине прошлого месяца. Но возвращаюсь к делу. Кроме того что ты дал Алексею 500 р[ублей], я тебя просил 500 послать Модесту да впоследствии ещё 500 мне, ибо я знаю, что без них не обойдусь. Взял я у тебя 2000, да ещё были мелкие за меня уплаты. Итак, я тебе приблизительно уже должен 4000, а получишь ты с Петербурга за 2-ю половину сезона (я брал там уже в начале декабря), с Москвы тоже за 2-ю половину сезона да пенсии за первые 4 месяца. Едва ли наберётся 4000? Правда, что в недалёком будущем, если останусь здоров и жив, придётся содрать с тебя за оперу. Но не в этом дело, а в том, что все мои денежные расчёты с тобой всегда отравляет мысль, что ты, в сущности, беден и что наличных денег у тебя никогда много не бывает. Скажи, могу ли я, не особенно стесняясь и конфузясь, быть тебе должен, ну, скажем, до 3000 р[ублей] (свыше той суммы, которая приблизительно в нашем балансе представляет тождество между debet и credit). Я неточно выражаюсь, но ты поймёшь, т. е. я хочу сказать, что даже если не предвидится в близком будущем получение поспектакльной платы, пенсии, гонорара и т. д., могу ли я тебе без отягощения для тебя быть должным до 3000 р[ублей]. Не пугайся, я не намерен ещё просить у тебя денег, но меня просто терзает, что то Алексею, то Модесту, то туда, то сюда я заставляю тебя платить, — а может быть, тебе это очень тяжело. Между тем если я когда-нибудь перейду за границу возможного и ты принуждён будешь мне отказать, — я возненавижу тебя от всей души, — я это чувствую по аналогии с тем враждебным, иногда до крайности, чувством, которое внушает мне теперь Иосиф Иванович. Мне это оттого очень важно, что хотя я и твёрдо намерен в течение будущей зимы исправить свои финансы, — но этих твёрдых намерений было столько, что не вполне на себя надеюсь. Может быть, опять буду в скверном положении, а ведь мне кроме тебя решительно некуда обращаться за кредитом. Напр[имер], теперь скажи откровенно, в тягость тебе все мои просьбы или нет? Я отменил своё намерение ехать в Рим и останусь здесь, пока не кончу клавираусцугаг, что продлится ещё недели три. Итак, продолжай писать по тому же адресу. Впрочем, я тебе завтра буду телеграфировать. Душа моя! «Пиковая дама» будет опера хоть куда, честное слово! Напиши мне, каким способом посылать. клавираусцуг? Если посылкой, то боюсь таможни. Твой П. Чайковский

5/17 March 1890 Dear friend! Today I received your letter from the 26th! Letters take an astonishingly long time to come here! I fully understand your reasons for leaving the Musical Society. In essence, they boil down to the fact that it isn't worth making sacrifices to a cause, the current head of which is a random person, who pursues his' aims, and not the aims of the common good. You'll see that Rukavishnikov will also be leaving. I say to you between us that Safonov kept telling me all winter that he really wants to be rid of Rukavishnikov, and when I protested against this, he spoke very badly and maliciously about the aforementioned director. I'm telling you this gossip on condition that it remains between us. I'm only gossiping to you because you yourself are staring into the abyss, and besides, I'm sure that you won't reveal this curious little secret. Only now have I completely figured out Safonov, and I understand why he was so furious with Rukavishnikov. Evidently, this is because he saw him as a person to be reckoned with, and he didn't give a damn for you and me, probably imagining in his naivety that we are slavishly devoted to him. Oh, how glad I am to have left! The problem is this. Shostakovsky has the brass neck to defy musical Moscow, and to fight him, one needs the same brass neck, but to be more serious, talented and clever. And, from this point of view, I really value Safonov and wish him all the best and every success. After I sent my sentimental official resignation letter, I very much regretted its tone, because subsequently I've come to receive two Safonov letters full of effrontery. Had I received them earlier, I would have written differently. If ultimately you leave, it's still desirable that Rukavishnikov remains. I intend to write to him about this, naturally not mentioning what I told you above. Having sent my last letter to you, I very much regretted that I didn't quite express myself accurately regarding the incident with Osip Ivanovich. I wrote to you that he was almost rude to me. But that's inaccurate. The letter was terribly polite, but never in my life have I been so offended by what was written. Regarding this, let me talk about my affairs, which are awful, and will be awful until 1st June (the subsidy from N. F. von Meck). You write that Aleksey took 500 rubles from you. I hadn't expected that he would need money, because he has a lot of his own, but I'm very glad that he has taken it, because when I return after a long trip, and Aleksey presents me with the account of all the expenses he has made, then I usually make a scene — I've no idea why. Evidently this time he wants to pay for the dacha and all my general expenses with my own money, so that I can arrive home contentedly. He, the poor man, has lost his wife, and is greatly upset. She died in the middle of last month. But, to return to business. Besides the 500 rubles you gave to Aleksey, I asked you to send 500 to Modest and subsequently a further 500 to me, because I know that I cannot manage without them. I took 2000 from you, and further small payments were made for me. Therefore, I already owe you approximately 4000, and you'll be receiving payments from Petersburg for the 2nd half of the season (I already took it in early December), and from Moscow as well for the 2nd half of the season, and my pension for the first 4 months. Will this just about come to the 4000? It's true that, in the not-too-distant future, provided I'm alive and well, I'll have to fleece you for the opera. But that's not the point, it's the fact that all my financial dealings with you are always poisoned by the thought that you are, essentially, impoverished, and never have a lot of money. Tell me, could I, without becoming particularly uncomfortable and embarrassed, owe you, well, say, 3000 rubles (in excess of the amount that roughly represents the difference between debit and credit between us)? I'm not expressing myself properly, but you'll understand that I want to say that even if I'm not expecting in the near future to receive payments for performances, pensions, fees, etc., could I owe you up to 3000 without being a burden to you? Don't be alarmed, I'm not planning to ask you for money yet, but it just torments me that I'm making you pay out to Aleksey, to Modest, and to here and there, and perhaps this is very difficult for you. Meanwhile, if I ever did cross over the line of what's possible, and you were forced to refuse me — then I would hate you with all my heart — I feel this by analogy with the feelings of hostility, sometimes to the extreme, that Osip Jurgenson now instils in me. This is why it's very important to me that, although I firmly intend to improve my finances during the coming winter, I've had so many of these firm intentions that I don't entirely have faith in myself. Perhaps I'll find myself in a foul situation again, but I have absolutely nowhere else to go for credit besides you. For example, tell me frankly now, are all my requests a burden to you or not? I've abandoned my intention to go to Rome and will stay here until I've finished the piano reduction, which will take another three weeks. Therefore, keep writing to the same address. Anyway, I'll telegraph you tomorrow. My dear chap! "The Queen of Spades" will become an opera anywhere, on my word of honour. Write to me how to send the piano reduction. If it's as a parcel, then I'm afraid of customs. Yours P. Tchaikovsky