Letter 579

Date	8/20 July 1877
Addressed to	Anatoly Tchaikovsky
Where written	Saint Petersburg
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky House-Museum Archive (a3, No. 1110)
Publication	П. И. Чайковский. Письма к родным (1940), p. 286–288 (abridged) П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том VI (1961), p. 151–152 (abridged) П. И. Чайковский. Забытое и новое (1995), p. 124 (abridged) Tchaikovsky and His World (1998), p. 75–77 (English translation)

Text and Translation

Russian text (original)

English translation By Alexander Poznansky

Петербург 8-го июля 1877 г[ода]. Пятница Толя! Я бы жестоко солгал перед тобой, если б стал тебя уверять, что я уже вполне счастлив, вполне привык к новому моему положению и т. д. После такого ужасного дня, как день 6-го июля, после этой бесконечной нравственной пытки, — нельзя скоро оправиться. Но всякие невзгоды имеют и свою хорошую сторону; я невыносимо страдал, видя, как ты обо мне сокрушаешься, — но вместе с тем ты виновник того, что я с таким мужеством боролся с своими мучениями. Скажи пожалуйста, что значат все испытания, неудачи, невзгоды перед силою моей любви к тебе и твоей ко мне! Чтобы не случилось со мной, я знаю, что в твоей любви найду всегда опору, поддержку и утешение. И теперь ты ни на секунду не выходишь из моей головы и твой милый образ меня утешает, ободряет и поддерживает. Надежда скорого свиданья сделает то, что я ни в каком случае не упаду духом. Теперь расскажу тебе всё по порядку. Когда вагон тронулся, я готов был закричать от душивших меня рыданий. Но нужно было ещё занять разговором жену до Клина, чтобы заслужить право в темноте улечься на своё кресло и остаться одному с собой. На второй станции после Химок в вагон ворвался Мещерский. Увидя его, я почувствовал необходимость, чтоб он меня куда-нибудь поскорее увёл. Он так и сделал. Прежде чем начать какие бы то ни было разговоры с ним, я должен был дать волю наплыву слез. Мещерский выказал много нежного участия и очень поддержал мой падавший дух. Возвратившись после Клина к жене, я был гораздо покойнее. Мещерский устроил, что нас поместили в купе, и засим я заснул как убитый. Дальнейшее путешествие, после моего пробуждения, было не особенно тяжко. Не было секунды, чтоб я не думал о тебе. Как я объяснил выше, представление о тебе вызывало во мне слезы, но вместе с тем бодрило и утешало меня. Где-те Окулова, вследствие сошедшего с рельсов товарного поезда, мы простояли в поле около 5 часов и, следовательно, приехали в Петербург вместо 10 в 3 часа. Утешительнее всего мне было то, что жена не понимала и не сознавала моей плоха скрываемой тоски. Она и теперь и все время имеет вид вполне счастливый и довольный. Elle n'est pas difficile. Она со всем согласна и всем довольна. Остановились в Европейской, — очень хорошо и даже роскошно. Я съездил выкупаться, па дороге заехал на телеграф и послал телеграммы тебе и Котеку; последний должен меня уведомить о том, как ты провёл время после меня. Если я узнаю, что ты успокоился и здоров, то это сильно подвинет меня к достижению нормального состояния духа. Обедали мы у себя. Вечерам ездили в коляске на острова. Погода была довольно скверная и моросило. Просидели одно отделение и поехали домой. По части лишения девственности не произошло ровно ничего. Я не делал попыток, ибо знал, что пока я не войду окончательно в свою тарелку, — всё равно ничего не выйдет. Но были разговоры, которые ещё более уяснили наши взаимные отношения. Она решительно на все согласна и никогда не будет недовольна. Ей только нужно лелеять и холить меня. Я сохранил себе полную свободу действий. Принявши добрую дозу валерьяна и упросивши конфузившуюся жену не конфузиться, я опять заснул как убитый. Этот сон большой благодетель. Чувствую, что недалеко время, когда я окончательно успокоюсь. Да и чего, в самом деле, горевать? Мы оба с тобой очень нервны и оба способны видеть вещи в более мрачной окраске, чем они на самом деле есть: я до того обеспечил себе свободу действий, что, как только мы с женой привыкнем друг к другу, она не будет меня стеснять ни в чем. Не нужно себя обманывать: она очень ограничена, но это даже хорошо. Умная женщина вселяла бы во мне страх к себе. Над этой я стою так высоко, я до такой степени доминирую её, что по крайней мере никакого страх перед ней я не испытываю. Сегодня погода отвратительна. Тем не менее, мы с женой вечером поедем в Каменностровский театр, а завтра хочу отправиться в Павловск. Толя, если б ты был здесь, я бы тебя теперь задушил в своих объятиях. Делаю это мысленно. А ведь хорошо, что случаются такие дни, как 6 июля. Только в такие дни можно во всей полноте измерить такую любовь, какая соединяет меня с тобой. Будь здоров, играй на скрипке и не беспокойся обо мне. Я заранее знаю, что скоро всё будет обстоять благополучно. Твой, П. Чайковский

Petersburg 8th July 1877. Friday Tolya, I should be deceiving you cruelly if I were to assure you that I am already entirely happy and entirely accustomed to my new situation, etc. After such a terrible day as the 6th of July, after that endless moral torment, it is not possible to recover quickly. But all adversities have also their good side; I suffered unbearably, seeing how distressed you were about me, but at the same time you are responsible for my struggling with my torments with such courage. Tell me, please, what meaning have all our ordeals, failures, adversities when compared with the force of my love for you and your love for me! Whatever may happen to me, I know that in your love I shall always find support and consolation. Even now you do not leave my mind for a second and your dear image consoles, encourages and support me. The hope of seeing you again will keep me from losing heart, no matter what. Now I shall tell you everything in order. When the train started off I was ready to scream from the sobs that were suffocating me. But I had still to engage my wife in conversation until Klin so as to earn the right to settle down in my own seat in the darkness and be left alone. At the second stop, after Khimki, Meshchersky burst into the carriage. Seeing him, I felt the sudden need for him to lead me away somewhere as soon as possible. Which he did. Before beginning any sort of conversation with him, I had to give vent to a flood of tears. Meshchersky showed me much tender sympathy and greatly raised my fallen spirits. Upon returning to my wife after Klin, I was much calmer. Meshchersky arranged for us to be placed in a separate compartment, and after this I slept like a log. The rest of the journey after I woke up was not especially difficult. There was not a second that I did not think of you. As I explained above, the thought of you would bring tears to me, but at the same time it heartened and consoled me. Somewhere in the country near Okulovo we were delayed about five hours because a goods train had been derailed, and as result we arrived in Petersburg at three instead of ten. Most comforting of all to me was that my wife did not understand and was not aware of my poorly concealed anguish. Even now she appears quite happy and content. Elle n'est pas difficile . She agrees with everything and is content with everything. We stayed at the Europe Hotel: very good, and even luxurious. I went off to the bathhouse, on the way stopped at the telegraph office, and sent telegrams to you and Kotek; the latter should communicate to me how you spent time after me. If I know that your mind is at ease and you are well, this will greatly help me to attain a normal state of mind. We dined in our room. In the evening we took a carriage to the islands. The weather was quite poor and it was drizzling. We sat through one part and went home. As regards defloration, indeed nothing happened. I made no attempts, since I knew, that before I resume my usual form, nothing would work. But we had conversations which further clarified our mutual relations. She had agreed with absolutely everything and will never be displeased. She needs only to cherish and care for me. I had reserved for myself complete freedom of action. After taking a good dose of Valerian and prevailing upon my discomfited wife not to be discomfited, I again fell asleep like a log. Such sleep is a great benefactor. Before very long I sense I'll eventually be at rest. And indeed, why grieve? You and I are both of a nervous disposition, and both capable of seeing things in a more sombre hue than in fact they are. I have so secured my freedom of action that as soon as my wife and I have grown accustomed to each other she will not constrain me in anything. I must not deceive myself: she is very limited, but that is even a good thing. I should be afraid of an intelligent woman. But I stand so far above this one, I dominate her to such degree, that at least I do not fear her at all. The weather today is abominable. All the same, this evening we are going to the Kamennoostrovsky Theatre, and tomorrow I want to go to Pavlovsk. Tolya, if you were here I should smother you right now in my embrace. I do so mentally. You know, it's even a good thing that such days as the 6th of July occur. Only on such days can the love that blinds me to you be measured in all its fullness. Good health, play your violin, and do not worry about me. I know that soon everything will be fine. Yours, P. Tchaikovsky