Letter 692

Date	16/28 December 1877
Addressed to	Nadezhda von Meck
Where written	Milan
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 3102)
Publication	Жизнь Петра Ильича Чайковского, том 2 (1901), p. 64–66 (abridged) П. И. Чайковский. Переписка с Н. Ф. фон-Мекк, том 1 (1934), p. 122–125 П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том VI (1961), p. 307–312 To my best friend. Correspondence between Tchaikovsky and Nadezhda von Meck (1876-1878) (1993), p. 108–112 (English translation)

Text and Translation

Russian text (original)

English translation By Alex Carter

Милан 28/16 дек[абря] Сегодня утром я покинул Венецию. Нельзя сказать, чтоб город этот отличался весёлым характером. Напротив, общее впечатление, оставляемое им, какое-то меланхолическое. Это руины. Когда едешь по Большому каналу и смотришь на устаревшие дворцы, где некогда было столько блеску и шуму, а теперь или пустота или гостиница, и притом пустая, как все венецианские гостиницы в это время года, — делается грустно и жалко блестящего прошлого, от которого остались только гондолы той же формы. Но когда-то в них сидели венецианские патриции и патрицианки, а теперь штатские господа и дамы в шубах. Гостиница, в которой я стоял, до того была пуста, что в последнюю неделю имела всего двух обитателей, и то в 4 этаже — это были я и мой Алексей. Во время праздников город несколько оживился, но и то не надолго. Оживление дошло до апогея в сочельник, когда все улицы были наполнены массою покупателей. В самый праздник магазины были заперты. Теперь только, приехавши после двухнедельного пребывания в Венеции в шумный и оживлённый Милан, я почувствовал несравненную оригинальность Венеции. В сумме, несмотря на недостатки гостиницы, в которую я попал, она, т. е. Венеция, оставила во мне очень приятное воспоминание. Несомненно то, что в эти две недели моё здоровье, и душевное и телесное, находилось в превосходном состоянии. Немалое значение в этом отношении имеет симфония; эта работа очень ободрила меня. Я сознаю теперь, что стоило выздороветь, стоило возвратиться к своему почти нормальному состоянию. В первые дни я до безумия тосковал о брате Толе, но когда получил известие о предстоящем приезде другого брата и когда погрузился в работу, — я вдруг почувствовал себя вполне покойным. В настоящее время три части готовы: не знаю, долго ли продлится моё увлечение последней своей работой, — но теперь мне кажется, что эти три части составляют венец всей моей музыкальной деятельности. Читаете ли Вы между строчками, кому я должен быть благодарен за то, что мог приступить к этой работе! Говорить ли Вам, что эта благодарность безгранична, искренно горяча! Лучше не буду говорить. Само собой понимается. Я приехал в Милан в 4 часа. Успел погулять по милому городу, а вечером был в театре, к несчастию не в La Scala, которая сегодня заперта, а в Dali Verme, где 4 года тому назад шла «Жизнь за царя». Сегодня шла опера Маркетти «Рюи-Блаз». Опера эта пользуется в Италии повсеместным успехом уже несколько лет, и я ожидал найти в ней что-нибудь интересное. Оказалось, что это самая бездарная, пошлая копия с Верди, без той силы и той искренней теплоты, которою отличается грубоватое, но сильное творчество этого последнего. Исполнение ниже посредственности. По поводу исполнения этой оперы мне приходили в голову грустные мысли. Там есть молодая королева, в которую все влюблены. Артистка, исполнявшая эту роль, очень добросовестная: она делала все, что могла. Но как мало она была похожа на изящную царственную женщину, имеющую свойство очаровывать всех мужчин, которые с ней сталкиваются! А герой, Рюи-Блаз! Опять-таки пел он совсем недурно. Но вместо юноши, красивого и изящного героя, — это был настоящий лакей! Никакой иллюзии. Я думал о своей опере. Где я найду Татьяну, ту, которую воображал Пушкин и которую я пытался иллюстрировать музыкально? Где будет тот артист, который хоть несколько подойдёт к идеалу Онегина, этого холодного дэнди, до мозга костей проникнутого светскою бонтонностью? Откуда возьмётся Ленский, 18-летний юноша с густыми кудрями, с порывистыми и оригинальными приёмами молодого поэта à la Шиллер? Как опошлится прелестная картинка Пушкина, когда она перенесётся на сцену с её рутиной, с её бестолковыми традициями, с её ветеранами и ветераншами, которые без всякого стыда берутся, подобно Александровой, Коммисаржевскому и tutti quanti, за роли 16-летних девушек и безбородых юношей! Мораль следующая. Писать инструментальную музыку гораздо приятнее: меньше разочарований. Сколько мне пришлось вытерпеть при постановке моих опер, особенно «Вакулы»! Между тем, что я воображал, и тем, что вышло на сцене Мариинского театра, нет ничего общего. Что за Оксана, что за Вакула! Вы их видели. После оперы шёл очень забавный балет с превращениями, арлекином и всякого рода неожиданностями, но с возмутительно пошлой музыкой. Это однако ж не помешало мне забавляться, тогда как опера и её исполнение скорее раздражали меня. А «Рюи-Блаз» превосходный сюжет для оперы. Завтра утром пойду в собор, которым уже сегодня я восхищался снаружи. Что за грандиозное здание, и как жаль, что оно недостаточно открыто! Хороша также галерея. В 6 часов вечера отправлюсь дальше, т. е. в Геную (в которой мне очень хочется остановиться, но я ещё не решил этого), а оттуда в Сан-Ремо. Вообще мне теперь стало очень хорошо. Как я рад, что избавляю Вас от моих иеремиад, мой дорогой друг! Как мне теперь досадно, что ещё так недавно я из Венеции жаловался Вам на судьбу. В сущности, мне следует не жаловаться, а благодарить. Все мои невзгоды я навлёк на себя сам. Из Венеции я вывез с собою очень милую песенку. Вообще в Италии я испытал два приятных музыкальных впечатления. Одно во Флоренции, — не помню, писал ли я Вам об этом. Мы с братом услышали вечером на улице пение и увидели толпу, в которую и пробрались. Оказалось, что пел мальчик лет десяти или 11 под аккомпанемент гитары. Он пел чудным, густым голосом, с такою законченностью, с такой теплотой, какие и в настоящих артистах редко встречаются. Всего курьёзнее было то, что он пел песню с словами очень трагического свойства, звучавшими необыкновенно мило в устах ребёнка: Это было прелестно. В Венеции по вечерам к нашей гостинице подходил иногда какой-то уличный певец с маленькой дочкой, и одна из их песенок очень мне нравится. Вот она: Правда то, что у этого уличного артиста очень красивый голос и врождённая всем итальянцам ритмичность. Это последнее свойство итальянца меня очень интересует, как нечто совершенно противоположное складу наших народных песен и их народному исполнению. Я надеялся получить до моего отъезда из Венеции книги, которые имел смелость просить у Вас, дорогая Надежда Филаретовна, — но не дождался их по той простой причине, что если бы Вы были так добры, что распорядились о высылке мне их в тот же день, — то всё-таки они должны придти только сегодня или завтра. Я, впрочем, сделал надлежащие распоряжения о высылке мне как их, так и писем в San-Remo. Хотелось бы закончить это письмо благодарностью за книги, которых жду с величайшим наслаждением, но отлагаю это до следующего письма. До свиданья, дорогая моя Надежда Филаретовна! Ваш преданный друг. П. Чайковский Тотчас по приезде в San-Remo напишу Вам.

Milan 28/16 December] This morning I left Venice. One cannot say that the city is notable for its cheerful character. On the contrary, the general impression it left was somewhat melancholy. It is the ruins. As one travels along the Grand Canal, looking at the aged palaces, once home to so much splendour and noise, but now either abandoned or turned into hotels — and empty ones at that, like all Venetian hotels at this time of year – one grieves for and pities the lustrous past, from which only the gondolas remain unchanged. But where once Venetian noblemen and noblewomen would have been sitting in them, there are now bourgeois gentlemen and ladies in fur coats instead. The hotel in which I stayed had previously been empty, and for the past week it has had only two inhabitants, both on the 4th floor — my Aleksey and I. During the holiday, the city livened up somewhat, but only briefly. The liveliness reached its apogee on Christmas Eve, when all the streets were filled by a mass of shoppers. On the holiday itself, the shops were shuttered. Only now, having arrived in noisy and bustling Milan after a fortnight-long stay in Venice, can I feel the incomparable originality of Venice. All in all, despite the shortcomings of the hotel in which I ended up, it, i.e. Venice, has left me with the most pleasant memories. My health, both spiritual and bodily, has undoubtedly been in perfect condition these two weeks. The symphony is of no small importance in this respect: the work has strengthened me greatly. I recognise now that it was worth recovering, that it was worth returning almost to my normal state. For the first few days, I longed madly for my brother Tolya, but when I received the news of my other brother's forthcoming arrival and immersed myself in work, I suddenly felt completely calm. Presently, three movements are ready: I do not know if my enthusiasm for my latest work will endure — but it seems to me now that these three movements represent the crowning glory of all my musical activities. If you were to read between the lines to see to whom I must be grateful for being able to embark on this work! If I were to tell you that this gratitude is limitless, and sincerely ardent! But it is better that I do not say. You yourself understand. I arrived in Milan at 4 o'clock. I was able to take a stroll through the lovely city, and in the evening, I went to the theatre – unfortunately not to La Scala, which was closed today, but to the Dali Verme, where 4 years ago "A Life for the Tsar" was on. Today it was Marchetti's opera "Ruy Blas". This opera has already enjoyed widespread success in Italy for several years, and I expected to find something of interest in it. It turns out that it is the most untalented, vulgar copy of Verdi, without the strength and sincere warmth which distinguishes the harsh but powerful work of the latter. The performance was mediocre. During the performance of the opera, sad thoughts came my mind. It has a young queen with whom everyone is in love. The artist playing this role was most conscientious – she did everything she could. But how little she resembled an elegant, regal woman with the ability to charm every man who encountered her! And the hero, Ruy Blas! Again, he did not sing altogether badly. But instead of a young man, a handsome and elegant hero, they had a true lackey! It was not at all believable. I thought about my own opera. Where shall I find Tatyana, the girl dreamt up by Pushkin, whom I have attempted to depict musically? Where will there that artist who even somewhat resembles the ideal Onegin, that cold dandy, imbued to the marrow of his bones with societal bon ton? Where will Lensky, the 18-year-old youth with thick curls, with the impetuous and original devices of a young poet à la Schiller, hail from? How Pushkin's charming picture will be debased when it is transferred to the stage, with its customs and useless traditions, with its veteran artists like Aleksandrova, Komissarzhevsky and tutti quanti, who unashamedly take on the roles of 16-year-old girls and beardless young men! The moral is as follows. Writing instrumental music is far more pleasant: it is less disappointing. I have had to endure so much in the production of my operas, especially "Vakula"! There was nothing at all in common between that which I had envisaged and that which appeared on the stage of the Mariinsky Theatre. That Oksana, that Vakula! You saw them. After the opera there was a very humorous ballet with transformations, a harlequin, and every sort of unexpected occurrence, but with outrageously vulgar music. However, this did not prevent me from having fun, whereas the opera and its performance rather irritated me. And "Ruy Blas" is a perfect subject for an opera. Tomorrow morning, I shall go to the cathedral, which I have already been admiring today from the outside. What a grandiose building – and what a shame that it is not fully open! The colonnades are also fine. At 6 o'clock in the evening I shall set off once again, i.e. to Genoa (where I very much want to stay, but I still have not decided), and thence to San Remo. In general, I feel very well now. I am so glad to relieve you of my jeremiad, my dear friend! I am now so disappointed that, not that long ago, I was complaining to you about my fate from Venice. In fact, I should not complain, but rather give thanks. I brought all my misfortunes on myself. I have brought a very sweet little song with me from Venice. In Italy overall, I had two pleasant musical experiences. One was in Florence – I cannot remember if I wrote to you about this. My brother and I heard someone singing outside in the evening and saw a crowd, into which we made our way. It turned out that a boy of about ten or 11 years was singing, accompanied by a guitar. He sang with a wonderful, sonorous voice, with such accomplishment, with such warmth, that one does not often find in true artists. Even more curious was the fact that he was singing a song with words of a most tragic quality, which sounded unusually sweet on the boy's lips: It was adorable. Some street singer and his little daughter sometimes came to our hotel in Venice in the evenings, and I very much liked one of their songs. Here it is: It is true that this street artist had a very beautiful voice, and the sense of rhythm innate to all Italians. I am most interested in this characteristic of Italians, as something which is the complete opposite of the structure of our folk songs and their popular performance. I had hoped to receive, before my departure from Venice, the books for which I had the boldness to ask you, dear Nadezhda Filaretovna – but I did not wait for them, for the simple reason that, had you been so kind as to order that they be sent to me that very day, they would still have arrived only today or tomorrow. However, I made the appropriate arrangements for them to be sent to me in San Remo, as with any letters. I would have wanted to conclude this letter by thanking you for the books, which I await with the greatest pleasure, but I shall postpone this until my next letter. Until we meet, my dear Nadezhda Filaretovna! Your devoted friend. P. Tchaikovsky I shall write to you immediately on my arrival in San Remo.