Letter 727

Tchaikovsky Research
Date 14/26 January 1878
Addressed to Nikolay Rubinstein
Where written San Remo
Language Russian
Autograph Location Moscow (Russia): Russian National Museum of Music (ф. 37, No. 93)
Publication Жизнь Петра Ильича Чайковского, том 2 (1901), p. 91–92 (abridged)
История русской музыки в исследованиях и материалах, том 1 (1924), p. 174–177
П. И. Чайковский. Переписка с Н. Ф. фон-Мекк, том 1 (1934), p. 581–582 (abridged)
П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том VII (1962), p. 44–46

Text and Translation

Russian text
(original)
English translation
By Brett Langston
San-Remo
26/14 янв[аря] 1878

Добрейший Николай Григорьевич!

Получил сегодня твоё письмо. Тон его мог бы рассердить меня, если б я не сказал себе, что тобой руководили побуждения, клонящиеся к моему благу. К сожалению, ты видишь моё благо там, где я и некоторые люди видят зло, где я не нашёл бы ничего, кроме бесплодных и бесцельных беспокойств.

В письме к Карлуше я достаточно подробно изложил всю историю моего делегатства и считаю излишним повторять её сызнова. Мне было весьма жаль компрометировать рекомендацию твою и Давыдова. Обоим вам я написал извинительные письма и затем успокоился. Все, что ты мне пишешь и как ты мне пишешь, доказывает мне, что ты очень плохо меня знаешь, как я имел случай замечать много раз и прежде. Может быть, ты и прав, что я блажу, но в этом-то и заключается моя болезнь.

Что касается M[ada]me Мекк, то, во-первых, ты жестоко заблуждаешься насчёт её характера и её отношений ко мне, в которых ты не играл и не играешь никакой роли, а во-вторых, твой попрёк, что я получаю её субсидии по твоей инициативе, я нашёл бы неуместным, даже если б это было и действительно так. Я не могу рассказывать тебе всю историю моих сношений с M[ada]me Мекк, ибо это была бы очень длинно, да оно и излишне. Я тебя умоляю об одном только по этому поводу: это, чтобы, кроме тебя и Карлуши, никто ничего не подозревал. Для меня было бы крайне неприятно, если б до неё дошло, что, кроме меня, кто-нибудь знает о наших отношениях с ней.

Я ещё раз перечел сейчас твоё письмо и ещё раз изумился непостижимому твоему неведению и непониманию меня вообще и моего теперешнего кризиса в особенности. Ты много раз говорил мне и другим, что любишь меня. В письме твоём, за исключением только твоего первоначального побуждения устроить мне посредством делегатства временное обеспеченное положение, я не вижу никаких признаков любви. Все те, которые меня действительно любят, отнеслись к моему отказу совершенно иначе. В твоём ответе я усмотрел только намерение дать мне почувствовать, что я кругом тобой облагодетельствован и оказываюсь неблагодарным и недостойным твоих милостей лентяем!!!

Напрасно ты это делаешь. Я очень хорошо сознаю все то, чем тебе обязан, но, во-первых, попрёки охлаждают мою благодарность, а во-вторых, мне очень не понравилось, что ты видишь свои благодеяния даже там, где их вовсе нет. Я тебе должен сказать, что все твои намёки M[ada]me Мекк, несмотря твои дружеские побуждения, за которые я тебе очень благодарен, мог ли только испортить мои отношения к ней и очень её обеспокоили, так как она из твоих слов заключила, что тебе известны предыдущие мои отношения к ней, о которых она желала сохранить величайшую тайну. Относительно этой женщины я тебе не могу не сказать, что никогда доброта, деликатность, щедрость, безграничное великодушие ни в одном человеке не соединялись с такой полнотой, как в ней. Я ей обязан не только жизнью, но и тем, что могу продолжать работать, — а это для меня дороже жизни. Мне было за неё обидно, что ты и её так же мало понимаешь, как и меня. Она именно не взбалмошна. Для меня это просто какая-то не оскудевающая рука провидения. Нужно знать её, как я теперь её знаю, чтобы не сомневаться в том, что есть ещё люди столь непостижимо добрые и доверчивые. Моя же роль относительно её очень незавидна. Я просто эксплуатирую её доброту, и это было бы для меня очень мучительным сознанием если б она не умела успокаивать и заглушать упрёки моей совести.

Но довольно об этом. Я тебя не буду больше укорять в ошибке, ибо тебе неизвестны подробности моих сношений с нею, начавшихся ровно год тому назад.

Перейдём теперь к той сфере, где ты являешься действительно моим благодетелем. Будучи совершенно бездарным по части дирижирования, я бы, конечно, никогда не сделал бы себе имени, если б у меня не был под рукой такой превосходный истолкователь, как ты. Если б тебя не было в России, то я был бы обречён на вечные искажения. Ты единственный человек, умевший мой товар лицом продавать. Того же изумительного умения, не постулировавши заранее вещи, сразу, по непостижимой силе инстинкта разучить и исполнить в две репетиции новое и трудное сочинение, я ожидаю и прошу у тебя теперь для моих оперы и симфонии. Касательно оперы я тебе скажу ещё раз, что нисколько не обижусь, если ты признаешь неудобным ставить её в нынешнем году, хотя весьма бы желал этого. Что касается симфонии, то непременно нужно сыграть её теперь, и для меня по разным причинам будет очень обидно, если ты этого не сделаешь. Я до сих пор ещё не знаю ничего решительного ни про то, ни про другое. Или будь так добр и потрудись сам мне написать об этом, или попроси Карлушу или Кашкина, которые оба сделали бы лучше, если б вместо упрёков, что я не принимаю делегатства, давали бы мне подробные сведения о всем, что делается в Консерватории и Муз[ыкальном] общ[естве]. Всё это меня крайне интересует. Я тебе уже не раз писал о том, что, несмотря на самую лютую ненависть к своим профессорским обязанностям, я неразрывно связан на всю жизнь с Консерваторией, ибо привычка сделала то, что я не могу теперь жить иначе как в Москве и среди вас. Всех вас, и тебя в том числе, я люблю, может быть, гораздо больше, чем ты предполагаешь. Но ты никогда не знал и не понимал меня. Твоё странное письмо служит тому новым доказательством.

Обнимаю тебя.

Твой, П. Чайковский

San Remo
26/14 January 1878

I received your letter today. Its tone might have infuriated me, had I not told myself that you were motivated to do this for my own good. Unfortunately, what you see as good for me, I and other people see as bad, and where I should find nothing besides fruitless and pointless tribulations.

In a letter to Karlusha, I described in sufficient detail the whole story of my being a delegate and consider it superfluous to repeat it again. I was very sorry to compromise your and Davydov's recommendations. I wrote both of you apologetic letters and then calmed down. Everything that you write to me and how you write it demonstrates to me that you know me very poorly, as I've had occasion to observe many times before. Perhaps you're right that I am capricious, but this is precisely what my illness is.

As regards Madame Meck, then, firstly, you are sorely mistaken regarding her character and her relationship with me, in which you have neither played nor play any role, and secondly, your reproach that I receive her subsidies on your initiative, I should have found unbecoming, even this were actually so. I cannot tell you the whole story of my dealings with Madame Meck, because this would be very long and, indeed, superfluous. So far as this is concerned, I implore you just one thing: that besides you and Karlusha, no-one should suspect anything. It would be extremely unpleasant for me if it should reach her that anyone else, besides me, knows about my relationship with her.

I have just read your letter again, and marvelled once more at your incomprehensible ignorance and misunderstanding of me in general, and of my current crisis in particular. You have told me and others that you love me many times. In your letter, apart from your original motive of securing me the benefit of a temporary position as a delegate, I see no signs of love whatsoever. All those who actually love me have reacted to my refusal completely differently. Your reply seems intended to make me feel that I ought to be blessed to have you around, and have shown myself to be a loafer, ungrateful and unworthy of your kindness!!!

You do all this in vain. I am very well aware of everything that I owe you, but, firstly, reproaches quench my gratitude, and secondly, it very much displeases me that you see yourself as benefactor, where you are nothing of the sort. I have to tell you that all your insinuations to Madame Meck, despite your friendly motives, for which I'm very grateful, could only spoil my relationship with her and perturbed her very much, since she concluded from your words that you knew of my past relations with her, about which she wished to keep the greatest of secrecy. As regards this woman, I can only say to you that kindness, largess and boundless generosity have never been combined so completely in a person as with her. I owe her not only my life, but also the fact that I am able to continue to work — which for me is more precious than life itself. I feel as affronted on her behalf by your lack of understanding as I do for myself. She is certainly not fickle. She is not just some sort of perpetual hand of providence for me. One needs to know her as I do now, in order to be in no doubt that such unfathomably kind and trusting people still exist. My role is very reprehensible in relation to hers. I merely exploit her kindness, and I should be very painfully aware of this, if she did not know how to calm and alleviate my pangs of consciousness.

But enough of this. I won't admonish you further for this mistake, because you were unaware of the details of my relations with her, which commenced precisely one year ago.

Let us now turn to the realm where you are truly my benefactor. Being completely talentless as a conductor, I would, of course, never have made a name for myself had I not had such a superlative interlocutor to hand as you. Had you not been in Russia, then I would have been condemned to be eternally misrepresented. You are the sole person who knows how to market my wares. This remarkable ability, without prior postulation, by some unfathomable force of instinct to immediately master and perform a new and difficult composition in two rehearsals, I ask and expect of you now for my opera and symphony. Regarding the opera, I say again that I won't be in the least offended if you pronounce it inconvenient to stage it this year, although I would very much like this. As regards the symphony, then it is certainly necessary for it to be played presently, and for various reasons I shall be very disappointed if you do not do so. I still know nothing definitive about either one. Be so good as to take the trouble to write about this yourself, or ask Karlusha or Kashkin, for both of whom it would be preferable if, instead of reproaching me for not accepting the position of delegate, they were to give me detailed information about matters at the Conservatory and the Musical Society. This is all of the utmost interest to me. I've written to you before that, my ferocious loathing of professorial duties notwithstanding, I am inextricably bound with the Conservatory for my whole life, because my habits are such that I can only now live in Moscow and amongst you. I love all my friends, including you, perhaps much more than you suppose. But you have never known and understood me. Your peculiar letter is new evidence of this.

I embrace you.

Yours, P. Tchaikovsky