Letter 781
Date | 9/21 March 1878 |
---|---|
Addressed to | Karl Albrecht |
Where written | Clarens |
Language | Russian |
Autograph Location | Moscow (Russia): Russian National Museum of Music (ф. 37, No. 30) |
Publication | Чайковский на Московской сцене (1940), p. 277–278 П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том VII (1962), p. 163–164 |
Text and Translation
Russian text (original) |
English translation By Luis Sundkvist |
21/9 м[арта] 1878 Удивляюсь, Карлуша, как тебе можно прийти в голову написать мне 1-го марта в Сан-Ремо, когда тебе очень хорошо было известно, что я оттуда уехал ещё в начале февраля во Флоренцию, где я получил несколько телеграмм от Вас. Ах ты, рассеянный! Я очень был огорчён, что никто из Вас не написал мне ни единого слова про симфонию. Я-то, дурак, воображал, что и ты, и Рубинштейн, и Кашкин, и Губерт тотчас же под первым впечатлением мне что-нибудь напишете. Из телеграммы я только узнал, что симфония была хорошо исполнена. Т. е. вы похвастались сами собой, а про сочинение ничего не сказали. Ну, думал я, вероятно, в письмах друзья не поскупятся на выражения сочувствия. Однако ж никакого письма не получил. Я серьёзно был огорчён и обижен. Мне казалось, что эта симфония стоила того, чтобы меня друзья хоть немножко похвалили. Если б, положим, ты жил, да ещё против воли, во Флоренции, а я в Москве, то я в случае исполнения твоей большой пиэсы тотчас после репетиции даже написал бы тебе о том, что испытал, слушая твою вещь. Скажи по правде, выразилась ли тут та дружба, о которой я так часто слышал? Месяц тому назад играли в моём городе мою симфонию, и я до сих пор имею только один отзыв об ней: Порубиновский писал Котеку, что симфония произвела на него большое впечатление, и Котек передал мне его слова. Таким образом, из всей Консерватории лишь тщедушный голос фагота пропел мне хвалебную песенку. Если симфония не понравилась, то ведь можно было прямо так и написать. Я не требовал восторгов и похвал, хотя и желал их. Но известий я имел право ожидать и требовать. На тебя я уже не сержусь: во-первых, я знаю, до чего тебе нет времени; а во-вторых, ты хоть поздно, но написал. Наконец, я тебе очень благодарен за краткие слова сочувствия, высказанные в афише ещё до исполнения. Но остальные? Где эта любовь и дружба ко мне, об которой мне так много говорили? Где это сочувствие, на которое я всегда могу рассчитывать? Месяц, целый месяц прошёл, и ни одного слова! Ну уж друзья! Merci! Ты спрашиваешь, когда я вернусь в Россию. Кашкин прав. Я в апреле, к Святой, собираюсь в деревню к сестре и проживу у неё всё лето. 1-го сентября я буду в Москве. Поблагодари от меня Н[иколая] Г[ригорьевича] за концерт. Он оказывает мне большую услугу исполнением его. Это известие мне было очень, очень приятно. Скажи ему, что на днях я буду ему писать деловое письмо С упоминаемой тобой женщиной я ещё ничего окончательного не устроил, но надеюсь покончить вполне и застраховать себя от всяких приставаний. Разумеется, весь вопрос в деньгах. Придётся мне жить очень скромно и во многом себе отказывать, чтобы купить свою свободу. Но лучше нищенство и голод, чем эта обуза. Нежно тебя обнимаю, а также милую Анну Леонтьевну и детей, а из них Женю больше других. Как Коля Конради лицом похож на него! Я часто его вспоминаю. Твой П. Чайковский |
21/9 March 1878 I am astonished, Karlusha, at how it could possibly occur to you to write to me in San Remo on 1 March [1], when you knew very well that I had left San Remo in early February to head for Florence, where in fact I received a number of telegrams from you all. Oh you are so absentminded! I was very upset that none of you wrote me a single word about the symphony [2]. Fool that I am, I had imagined that you, Rubinstein, Kashkin and Hubert, with the first impression still fresh in your minds, would at once write me something. Only from a telegram did I learn that the symphony had been performed well. That is, you flattered yourselves on your efforts, but said nothing about the work as such. Well, I said to myself, in their letters my friends probably won't stint their expressions of sympathy. However, I didn't receive any letter at all. I was seriously upset and offended. It seemed to me that this symphony deserved to win at least a bit of praise for me from my friends. If, let us say, you were living in Florence — and, what is more, against your will — and I were living in Moscow, where some major work by you was to be performed, then, straight away after a rehearsal even, I would write to you about what I had experienced while listening to your work. Tell me honestly: that friendship about which I had heard so much, has it really manifested itself here? A month ago my symphony was played in my city, and so far I have had only one comment on it: Porubinovsky [3] wrote to Kotek that the symphony had made a strong impression on him, and Kotek passed on these words to me. Thus, out of the whole Conservatory, just the feeble voice of the bassoon has greeted me with a little song of praise. If any of you didn't like the symphony, you could have said that openly in a letter. I was not demanding raptures and words of praise, although I yearned for them. But I did have the right to expect and demand news. I am not angry with you any more: first of all, I know how little time you have, and, secondly, you did write, even if you left it until quite late. Finally, I am very grateful to you for the brief words of sympathy which you expressed in the playbill even before the performance. But the others? What has happened to that love and friendship of which they had given me so many assurances? Where is that sympathy which I am supposed to be always able to count upon? A month, a whole month has gone by, and not a single word! Well, that's friends for you! Merci! You ask when I intend to return to Russia. Kashkin is right. In April, by the start of Holy Week, I shall go to live with my sister in the country and will spend the whole summer at her place. On 1st September [O.S.] I will be in Moscow. Thank Nikolay Grigoryevich on my behalf for the concerto [4]. He is rendering me a great service by performing it. This news was very, very pleasant for me to receive. Tell him that in a few days' time I will write him a business letter I have not yet settled anything final with the woman you mention, but I hope to have done with her for good and to safeguard myself against all kinds of harassment. Naturally, it is all a question of money. I shall have to live very frugally and deny myself a lot of things in order to purchase my freedom. But better to suffer poverty and hunger than to endure this burden. I hug you affectionately, as well as dear Anna Leontyevna and the children, and among them Zhenya most of all. Kolya Konradi looks so much like him! I think about him often. Yours, P. Tchaikovsky |
Notes and References
- ↑ Karl Albrecht's letter of 1/13 March 1878 has not survived in Tchaikovsky's archive.
- ↑ On 10/22 February 1878, Tchaikovsky's Symphony No. 4 was premiered at a Russian Musical Society concert in Moscow conducted by Nikolay Rubinstein. This performance was not particularly successful, and that is probably why Tchaikovsky's closest friends didn't write to tell him about their impressions of the work. Tchaikovsky, however, as is clear from this and other letters of the same period, thought very highly of his symphony and was anxious to know how it had been received — note by Vasily Kiselev in Чайковский на московской сцене (1940), p. 278.
- ↑ Porubinovsky was a student at the Moscow Conservatory and a close friend of Iosif Kotek. See Letter 538 to Modest Tchaikovsky, 19/31 January 1877.
- ↑ On 10/22 March 1878, at an extraordinary concert of the Russian Musical Society in Moscow, Nikolay Rubinstein would perform Tchaikovsky's Piano Concerto No. 1 — that same work which three years earlier, to the composer's dismay, he had criticised so sharply.