Letter 796
| Date | 22 March/3 April 1878 |
|---|---|
| Addressed to | Nadezhda von Meck |
| Where written | Clarens |
| Language | Russian |
| Autograph Location | Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 3144) |
| Publication | П. И. Чайковский. Переписка с Н. Ф. фон-Мекк, том 1 (1934), p. 274–275 П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том VII (1962), p. 192–193 To my best friend. Correspondence between Tchaikovsky and Nadezhda von Meck (1876-1878) (1993), p. 228–229 (English translation; abridged) |
Text and Translation
| Russian text (original) |
Мой пароксизм политической лихорадки начинает несколько проходить. Склонный вообще к некоторому пессимизму, я уже вообразил себе, что Россия накануне войны и сопряжённых с нею бедствий. Сегодня мне кажется, что ещё есть надежда на лучшее будущее. Во всяком случае, я надеюсь очутиться в России ещё до начала военных действий, если суждено им непременно начаться. Первую часть концерта я уже кончил, т. е. написал её начисто и сыграл. Я ею доволен, и теперь остаётся только инструментовать её. Andante по исполнении его со скрипкой не-удовлетворило меня, и я или подвергну его радикальному исправлению или напишу новое. Финал, если не ошибаюсь, удался так же, как и первая часть. Весны все нет. Я пишу это письмо рядом с топящимся камином, едва согревающим окоченевшие члены. Солнца мы не видели уже с незапамятных времён. Мне все кажется, как будто оно осталось в Италии. С наслаждением вспоминаю я две недели, проведённые во Флоренции, где приходилось купаться в тёплых лучах весеннего солнца, где в Кашино зеленели деревья и пели птицы. Здесь ненастье так упорно, так продолжительно, что становится, наконец, грустно. Мне жалко смотреть на нашего мальчика. Он был такой здоровенький, такой розовенький, загорелый в Сан-Ремо и в Италии. Здесь ему приходится сидеть дома. У него хронический насморк, кашель, на лице и руках от холода engeluг'ы. Я думаю, что у нас в Москве теперь уже весна даёт себя чувствовать более ощутительно. Какие Ваши планы на лето, дорогой друг мой? Проведёте ли Вы его все в деревне или в конце лета, по обычаю, поедете за границу? Или же, в виду зимней поездки в Италию, из деревни вернётесь сначала в Москву? Только после Вашего последнего письма я вполне понял, что Вам не так-то легко будет уехать зимой надолго из России. Я был, признаться сказать, далёк от мысли, что Вы до мелочей входите в администрацию дел своих. И у Вас есть, следовательно, очень значительный элемент прозы в жизни. Полагаю, что для Вас погружение в счёты. Вашей железной дороги так же приятно, как для меня преподавание гармонии в классах консерватории. Что делать? Ни власть, ни богатство, ничто не даётся без борьбы со своими природными стремлениями. Я очень задумываюсь теперь насчёт будущности брата Модеста. Положение его очень странное, щекотливое и имеет в себе задатки даже трагические. Вот оно в нескольких словах. Два года тому назад он принял на себя труд воспитания своего ученика. Благодаря чудным свойствам этого ребёнка и своей любящей натуре он так привязался к нему, что теперь разлука с Колей была бы для него смертным приговором. Между тем, в течение этих двух лет между Модестом и матерью Коли (очень пустой и вздорной дамой) установились самые странные отношения. Они друг другу глубоко антипатичны, и оба должны играть очень тяжёлую комедию: она потому, что она не может не дорожить Модестом как полезным человеком для её сына; он — потому, что она мать Коли. Что из этого выйдет? Уйти от них брат не может, ибо любит Колю больше всего на свете. Но жить в одном доме с M[ada]me Конради он тоже не может. Дилемма, из которой не легко выйти. Он все обдумывает, как бы найти исход, часто грустит и теперь, в виду приближающегося свидания с родителями Коли, нередко впадает в очень меланхолическое состояние духа. В конце апреля мне предстоит разлука с ним и с Колей. Много хороших воспоминаний оставит в нас наше житье вместе. До свиданья, дорогая моя. Ваш П. Чайковский |
