Letter 857

Date	16/28 June 1878
Addressed to	Nadezhda von Meck
Where written	Kamenka
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 2944)
Publication	П. И. Чайковский. Переписка с Н. Ф. фон-Мекк, том 1 (1934), p. 363–366 (incomplete) П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том VII (1962), p. 303–306 To my best friend. Correspondence between Tchaikovsky and Nadezhda von Meck (1876-1878) (1993), p. 289–292 (English translation)

Text

Russian text (original)

Каменка 16 июня 1878 Дорогой и милый друг мой! Уже четвёртый день я опять в Каменке, в своей хатке, которая на этот раз показалась мне очень милой вследствие множества цветов, успевших вырасти в моё отсутствие в садике. Я встречен был на станции племянницами, сообщившими мне неожиданное и неприятное известие. Сестра была тяжело больна. Я нашёл весь дом погруженный в мрачную тишину по случаю этой болезни. Больная уже несколько дней лежала в жестоких страданиях, не принимая никакой пищи и в состоянии крайнего расслабления. Сестра давно уже страдает от печени, и было несколько сильных припадков, но такого ужасного ещё никогда не было. Первый день моего пребывания здесь был мучительно скучен и тягостен. Но со следующей же ночи ей стало легче, и затем облегчение шло crescendo до такой степени, что вчера мы почти целый день все провели в её комнате, разговаривая с ней. Болезнь эта состоит в том, что в печени образуется маленький камень, который наконец выходит, и тогда начинается выздоровление. Для радикального леченья нужны карлсбадские воды, и она их пьёт уже 2-ой год сряду, но теперь является предположение, что не лучше ли ей поехать в Карлсбад и там на месте пить воды и выдержать полный курс? Однако ж ничего ещё не решено, а покамест нужно, чтобы она оправилась от припадка. Как бы то ни было, но теперь всеобщий упадок духа у нас сменился весёлым и радостным, и с сегодняшнего дня я уже приступил к своим занятиям, т. е. к переписке начисто сонаты. Теперь о деле. Как Вам уже известно, оно остановилось на том, что Юргенсон взялся отыскать известную особу и приготовить её к той роли, которую она должна выдержать во время производства дела. Сегодня я получил от него длинное письмо. В первой части его он сообщает, что известную особу невозможно найти. Во второй он пишет, что она наконец отозвалась и что он был у неё. Дальнейшие подробности я выпишу из письма Юргенсона. «Через несколько минут вышла А[нтонина] И[вановна], и мы начали разговор о посторонних делу вещах. Я наконец прямо изложил, в чем дело. Говорили мы много, и А[нтонина] И[вановна] иногда входила в азарт и гневное воодушевление. Вначале она приняла меня за одного из агентов бракоразводного дела и решительно объявила, что ни с кем, кроме мужа, говорить не хочет, выражала сильное неодобрение тебе, бранила Анатолия и т. д. Разговор вертелся буквально, как белка в колесе, и мы все опять оказывались на исходном пункте. Не стану тебе передавать подробности, но я получил полное убеждение, что с нею каши сварить нельзя: она ни за что не хочет «лжи» и «ни за какие блага в мире не будет лгать». Я пробовал ей объяснить, что «лжи» не будет, ибо будет доказана твоя неверность, — но она невозмутимо спокойно ответила: «а я докажу противное!». Она твёрдо стоит на одном: пускай явится сам, и мы с ним обойдёмся без окружного суда *. Она высказала предположение, «что все это было задумано ещё до свадьбы». Я робко заметил, что предположение это неверно, ибо зачем это могло быть нужно? Она возразила, что не знает зачем, но все это интриги Анатолия, Рубинштейна, твоей сестры» и т.д. Итак, вот что пишет Юргенсон. Что теперь делать? Посоветуйте и научите, милый друг мой. Моё мнение следующее. При феноменальной непроходимой глупости известной особы щекотливое дело развода вести с ней нельзя. Это будет возможно только в том случае, когда по каким-либо причинам она сама захочет его, для того чтобы выйти замуж или для другой какой-либо цели. В настоящее время в ней утвердилась мысль, что я, в сущности, влюблён в неё и что злые люди, т. е. брат Анатолий, сестра и т. д., — виновники нашего разрыва. Она убеждена, что я должен вернуться и пасть к ногам её. Вообще, это такое море бессмыслия, что решительно нельзя взяться за дело. Уж если она совершенно серьёзно в письме ко мне и в разговоре с Юргенсоном утверждала, что развод был задуман её врагами ещё до свадьбы, — то согласитесь, что путём убеждения ничего от неё не добьёшься. Если посредством давления на неё и добиться, наконец, её согласия начать дело, то нельзя быть уверенным, что она не компрометирует его во время различных щекотливых процедур, без которых обойтись нельзя. Итак, с грустью, но с полной ясностью я вижу, что мои мечты тотчас же добиться свободы тщетны. Вот что я намерен сделать. Я напишу ей, что те 10 тысяч, которыми я располагал, уже теперь не в моем распоряжении, ибо они были даны мне с условием, что дело начнётся тотчас же, а теперь, ввиду её несогласия подчиниться формальностям процесса, зять мой не может ждать и должен употребить деньги на другое дело. Таким образом, если когда-нибудь она сама захочет развода, я буду готов всегда устроить его, но уже без уплаты 10-тысячной суммы. Ежемесячную уплату я согласен производить по-прежнему, но с тем, чтобы она жила не в Москве, а в каком-либо другом городе. Условие это для неё не отяготительно, так как у неё нигде нет друзей и со всеми родными она в ссоре. Теперь, следовательно, дорогая моя Надежда Филаретовна, в тех 10 тысячах, которыми Вы хотели снабдить меня, я уже более не нуждаюсь. Но вот что я хотел просить у Вас. В том длинном письме от известной особы, которое я получил в Браилове, и в других письмах она говорила, между прочим, что ей необходимо в августе внести куда-то сумму, в несколько тысяч рублей, — в противном случае она лишается права на наследство своего отца. Она просила меня в том письме, чтобы вместо трат на Окружной суд (!) я бы взял на себя уплату этих денег. Таким образом, сверх 10 тысяч она хотела ещё получить довольно значительную сумму денег. Нельзя ли будет теперь к той тысяче рублей, которую Вы мне прислали на ведение дела, прибавить недостающую сумму того, что ей нужно (я узнаю, сколько ей нужно), и выдать ей все это в виде ежемесячной пенсии, уплаченной за несколько лет вперёд, взяв с неё письменное обязательство, что она не будет жить в Москве. Если не ошибаюсь, сверх имеющейся у меня 1000 нужно будет прибавить от 2 до 3 тысяч. Простите, что у меня хватает смелости просить Вас об этом. Я решился на это 1) потому, что десятитысячной единовременной выдачи уже больше не нужно, и 2) дабы посредством этого отдалить от себя на несколько лет всякие сношения с ней. Итак, мои мечты вполне снять с себя бремя тяжёлой цепи разбились о непостижимую тупость и глупость известной особы. Остаётся одно. По возможности оградить себя от встреч с ней и от всякого напоминания о ней. Можно надеяться, что когда-нибудь она наконец поймёт, что ей развод так же нужен, как и мне. Но тогда уже никакой платы за это она не получит. Очень неприятно и тяжело навевать на Вас тоску и скуку подробностями неудавшегося дела. Буду однако же с нетерпением ожидать Вашего ответа. До свиданья, друг мой. Ваш П. Чайковский Тысячу благодарностей за «Русскую старину». * Никаким образом нельзя вразумить её что дела о разводах ведутся консисторией, а не окружным судом.